Берлинская жара

Без четверти одиннадцать в бункер влетел Дибнер, без шапки, в распахнутом пальто. Именно он вместе с Гудерлеем и Фуксом в начале 40-х разработал теорию имплозии и именно он в настоящий период занимался монтажом центральной части подготовленного к взрыву устройства. Он окинул безумным взглядом собравшихся и очень тихо попросил разобрать лежащие на столе, сильно затемненные стекла. Как ни странно, но его услышали все, включая рейхсфюрера, и послушно выполнили просьбу.

— Прошу минуту внимания, господа, — срывающимся голосом произнес Дибнер. — В момент детонации прошу сохранять спокойствие. Выйти из бункера позволительно спустя тридцать секунд. Смотреть в сторону эксплозии можно только — категорически, господа! — только через темные стекла. Здесь имеется три перископа с сильными светофильтрами на окулярах. Через них также можно наблюдать за экспериментом, но не в момент детонации. Не в момент детонации. На всякий случай рекомендую закрыть уши. Это впервые, господа. Это впервые.

Какими-то неуверенными рывками, выдающими крайнюю степень взволнованности, Дибнер подскочил к аппарату связи с командным пунктом и снял трубку.

Ровно в 11.00 по берлинскому времени «объект Локи» был взорван.

Никто из собравшихся на наблюдательном пункте не видел, как в какие-то доли секунды чудовищная, сияющая, как раскаленное солнце, полусфера, стремительно расширяясь, бесшумно накрыла мир. Затем, будто живой организм, она резко сжалась, превратившись в подпираемый темно-серым клубящимся стволом огромный, пухнущий шар, который ринулся ввысь, к облакам, с нарастающим грохотом сметая все, что было вокруг, на земле, мощной ударной волной. Наступая друг другу на ноги, все бросились в траншею и, прижав к глазам стекла, обратили лица к взрыву. Гиммлер приник к перископу. Мир на миг осветился нереальным, резким светом, похожим на вспышку мириадов прожекторов: черное стало белым, а белое высветлилось до нестерпимой ясности. Но уже через несколько секунд, показавшимися долгими минутами, светящийся в поднебесье шар заволокло серым пеплом…

На какое-то время наблюдавших за взрывом охватили потрясение и шок. Люди попросту не могли осознать увиденное: кто-то сидел на земле, кто-то озирался, схватившись за голову, кто-то бормотал какую-то несуразность. И только Гейзенберг остался сидеть на табурете в бункере, прислонившись к стене, так и не взглянув на творение собственной мысли.

Когда возбуждение немного улеглось, Гиммлер резким голосом приказал Брауну:

— Свяжите меня с фюрером! — И обращаясь к собравшимся, воскликнул: — Возможно, мы выиграли эту войну!

Разрушения превзошли все ожидания. В радиусе двух километров лес был сожжен подчистую. От людей и животных остались лишь обугленные подобия скелетов. Поток гамма-излучения распространился примерно на один километр. Самые массивные сооружения из железобетона хоть и выстояли, но были искорежены до неузнаваемости: ударная волна разнесла в щепки всё, что размещалось в зоне до 200 метров от эпицентра. Электромагнитный импульс полностью вывел из строя передающую и принимающую аппаратуру на командном пункте.

В лес были отправлены подразделения штрафников для сбора материалов и съемки, им обещали свободу, но по возвращении они были немедленно ликвидированы…

Шелленберг и Майер возвращались на аэродром в старом, расхлябанном армейском «Мерседесе», который был свободен на данный момент. Они сбежали раньше всех. Ехали, не проронив ни слова: Майер — рядом с водителем, Шелленберг — сзади. Дуло изо всех щелей — отопитель вышел из строя. Шелленберг все время кутался в шинель — ему никак не удавалось согреться. Он старался думать только о сыне, только о сыне, только о сыне, но перед мысленным взором то и дело возникал круглый глаз подстреленной им совы, утягивающий в холодную, бездонную тьму.

Наконец, спустя полтора часа, с внезапной ожесточенностью в голосе он спросил:

— Ну как, оберштурмбаннфюрер, сумел я вас удивить?

Глядя прямо перед собой, Майер долго молчал, прежде чем тихо произнес:

— Мы все пойдем в ад.