Березовый сок. Рассказы

Похоронили Марфу вскоре после Светлого Христова Воскресения. Тихо отошла. И не болела вовсе — слегла, несколько дней полежала молча и отошла. Как жила тихо, так и померла, никого ни о чем не прося и никого ни в чем не упрекая. Сноха пыталась впихнуть ей ложку каши со словами: «Ешь, старая, ну что упираешься?» Но Марфа, сжав губы, так и не приняла от нее ничего до самого конца.

Тихая пригородная станция на майские огласилась шумной разноголосицей: начинался дачный сезон. Степан плелся за женой, кряхтя под тяжестью сумок.

— А водку здесь возьмем, не тащить же ее из города, — деловито сказала жена.

— Слышь, Маш, а ничего, что и сорока дней еще не прошло, может, рано мы поехали? — раздался сзади неуверенный голос Степана.

— Ничего, ничего, что ж дача простаивать будет? Да и под шашлычок, на природе, оно лучше, чем в душном городе, — уверенно и даже весело сказала жена. — И посмотреть надо, что к чему — почем ее продать можно? Я горбатиться в земле не собираюсь!

За полчаса дошли до дачного поселка. С трудом, по номеру на угловом столбике, разыскали участок Марфы. Вошли, деловито оглянулись, заприметили кучу веток. Жена Степана стала прикидывать, хватит ли их на костер, покачала головой:

— Да, в лес надо сходить за дровами, — сказала она Степану.

— Ну так я пошел, — ответил Степан, привыкший беспрекословно слушаться жену, и направился к краю леса.

Не сразу Мария обратила внимание на старушку, вскапывающую грядку поблизости. По угловым столбикам выходило, что старушка возится на ее участке.

— Ты что, старая, совсем глаза потеряла? Иди копай на своей земле! Совсем народ обнаглел! — возмутилась Мария.

Впрочем, возмутилась делано: «Подумаешь, поставить старуху на место».

— Вы, наверное, Маша, сноха Марфы? — спросила старушка.

— Была Марфы, а теперь сама по себе, — огрызнулась Мария.

— Сейчас, подождите меня немного, — сказала соседка и ушла в домик.

Домик, как и у Марфы, скорее напоминал сарайчик, где разве что можно было переночевать, и то только в теплую и сухую погоду. Из домика соседка вышла, неся в руках конверт, и дала его Марии.

Мария достала из конверта сложенную вчетверо бумагу и сразу поняла, что бумага казенная — официальная бумага. Дрожащими руками развернула она вчетверо свернутый лист и стала читать. Прочитав, Мария уставилась на соседку невидящим взглядом. Лицо у нее то краснело, то бледнело, и наконец приобрело серо-зеленый цвет. Она не могла поверить своим глазам: это была дарственная на дачу на имя соседки!

Мария в сердцах зло разорвала документ в мелкие клочья.

— Это заверенная копия, специально для вас делала, — тихо произнесла соседка.

— Что случилось? — спросил подошедший Степан, неся охапку хвороста.

— Брось все, пойдем, по дороге объясню, — сказала Мария. — Спасибо твоей мамаше — шашлык будем на сковородке жарить.

Степан зашел в комнату матери: здесь еще ничего не передвинули, не перевесили; он стоял посреди комнаты, молча оглядываясь, как будто что-то родное хотел вспомнить и почувствовать. По стенам было развешано много фотографий: вот он маленький на трехколесном велосипеде, в матроске и в бескозырке; вот они с мамой в обнимку и чему-то смеются; а вот он с букетом цветов идет в первый класс. На противоположной стене он уже старше: школа, институт, стройотряд… — вся их жизнь до его женитьбы. А после женитьбы — ни одной фотографии — ничего!

Он задержал взгляд на святом углу комнаты. Степан много раз видел эти иконы, но почему на самом видном месте стояли икона Божией Матери «Неупиваемая чаша», образ святого Вонифатия и лик преподобного Моисея Мурина, не знал. Сердцем чувствовал: что-то объединяет все эти образа, то, что связано именно с ним, и понимал, что мать постоянно думала о нем и молилась. В этих иконах была боль ее души — боль за него. Он решил сейчас же сходить в церковь и выяснить все об иконах. В душе вновь просыпалось родное чувство к матери — то, что было когда-то в детстве. Он стоял в оцепенении, и вдруг голос жены с кухни:

— Ты идешь, наконец-то, жрать? Водка стынет, и шашлык я уже поджарила на сковородке.

Что-то близкое и родное, уже почти коснувшееся его души, вдруг отодвинулось и рассеялось.

«Ладно, успею еще в церковь сходить — завтра схожу», — подумал Степан и крикнул:

— Наливай — иду.

Монах

Часы показывали двенадцатый час ночи, когда Николай Васильевич вышел из полупустого автобуса. На прощание кивнул водителю, тот в ответ махнул рукой. Они хорошо знали друг друга: Николай, возвращаясь с завода, часто ездил этим поздним рейсом. Мороз пощипывал щеки, нос. «Наконец-то настоящая зима!» — думал он.