Берендеево царство

Уже совсем стемнело, когда он, развалившись в плетенке тарантаса, подъезжал к шестой экономии. Колеса мягко постукивали, лошадь звонко пофыркивала, предчувствуя похолодание, а сам экспедитор покуривал, предчувствуя супружеские утехи. Далеко в степи бродили голубоватые огни тракторных фар, впереди маячили теплые огоньки поселка, и все было так хорошо, что Грачевский томно задремал.

— Стой!

Он вздрогнул и проснулся. Тарантас стоял. В тишине мягко била копытом лошадь. Кто-то темный, очень большой, крепко пахнущий керосином, довольно грубо выдирал его из вороха сена, заботливо положенного в плетенку для тепла и уюта. Он закричал вибрирующим кошмарным голосом.

— А кто тебя услышит? — спросили его.

Голос показался ему знакомым. Так и есть: ночной тать оказался трактористом Павлушкиным. Это открытие ничуть не взбодрило экспедитора, наоборот, он обомлел, предчувствуя расправу, которой давно ему угрожали. Но за долгую свою снабженческую жизнь он ко всему привык, ко всему приготовился, никогда не сдавался и нахальства не терял.

— А, это ты, Семен? — приосанился Грачевский. — Ты это что разбойничаешь? Мы с тобой по-хорошему договоримся. Чего ты хочешь?

— Не купишь ты меня, — ответил Павлушкин, — товару у тебя не хватит, я дорогой.

Говоря так, он закинул вожжи за передок тарантаса и хлестнул лошадь. Она охотно тронулась и рысцой побежала к поселку.

— Тпру! — взвизгнул Грачевский и кинулся по дороге.

Но Павлушкин перехватил его, и тут экспедитор понял, что сейчас ему будет худо.

— Чего ты хочешь? — спросил он вздрагивая.

— Да ты не бойся. Я тебя на тракторе покатаю и отпущу. Давай двигайся. Шагай, шагай. А чего ты дрожишь-то? На тебе вон чесанки с калошами, пиджак добрый, да еще брезент. А я, видишь, в чем работаю? Сколько тебя просили: привези обувку по сезону, привези полушубки. Ну, вот сейчас ты всего хлебнешь, чего нам припас. Полезай на трактор.

Грачевский подумал, что все пока оборачивается не так уж смертельно, послушно вскарабкался на сиденье.

— Сымай брезент.

Он снял брезентовый плащ.

— И пиджак сымай. Мой наденешь, ветром подбитый. И чесанки скидовай, вот тебе мои сапожки. Ну, давай живее! Простой из-за такого гада терплю, заработка лишаюсь.

— Ох, парень, смотри, кабы худо тебе не было, — попробовал сопротивляться Грачевский, но в конце концов пришлось подчиниться. «Проеду с ним, с дураком, один-два гона и сбегу», — подумал Грачевский, натягивая разбитые, сырые сапоги и облачаясь в промасленный тяжелый пиджак.

Поехали. Качаясь и подпрыгивая на сиденье, которое кажется мягким и удобным, пока трактор стоит на месте, Грачевский очень скоро понял, что если он не сбежит, то через час ему придет конец.

— Отпусти… — затосковал он. — Все привезу. Гад буду, если обману.

Но тракторист сидел большой, молчаливый, опасный. Нет, не уломаешь такого, не разжалобишь. Надо бежать.

Он начал притопывать ногами и дергать локтями, чтобы не совсем закоченеть и еще чтобы усыпить бдительность тракториста. А тот и в самом деле перестал интересоваться своим пленником: сидел, покачивался, сонно двигал рычагами. Трактор шел по черной пустой степи, раскачиваясь, как на волнах. Ох, надо бежать, надо рвать когти: еще немного и вовсе одеревенеешь, и тогда уж конец. Тогда не убежишь.

Совсем он уж приготовился на повороте выпорхнуть из кабины, но Павлушкин как подслушал его мысли:

— Сиди. А то под гусеницу навернешься, и будет из тебя гуляш.

Потом сказал:

— Кайся, тогда отпущу.

— Не в чем мне каяться, — прыгающими губами объявил Грачевский.

— А без покаяния до конца смены катать буду.

— Загнусь — ответишь.

— Мы каждую смену загибаемся, а все живы. Кайся, гад!..

И гад начал каяться: а что он может, когда ему приказано в первую очередь завозить горючее и семена, когда спецодежды все равно на всех не хватит, а впереди еще зима, транспорта не дают…

— Ты за чужие грехи не прячься, — одернул его Павлушкин.

Но тут что-то случилось с мотором, и, пока тракторист возился, устраняя неисправность, Грачевский вывалился на землю и на деревянных ногах запрыгал подальше от страшного места. Вдогонку раздался оглушительный свист, придавший экспедитору прямо-таки небывалую резвость.

Не помня себя от ужаса, он влетел на кухню и кинулся к спасительному огню, от которого его оторвал только грозный приказ директора: «Явиться немедленно в столовую и объяснить, что значит весь этот балаган с переодеванием».

12

Поздно ночью Ладыгин и я неторопливо шли по дороге к главной усадьбе. Фордик вдруг не пожелал заводиться, и усатому шоферу было приказано догнать нас, как только ему удастся уговорить послушную вообще-то машину. Мы оба молчали, наверное оттого, что вдоволь наговорились за вечер.

— Вот и снег, — задумчиво сказал Ладыгин.

Я поднял руку, и на ладонь начали падать серенькие снежинки.

— Да, — продолжал Ладыгин, — а у нас еще не хватает почти двадцать процентов плана.

— Выполним? — спросил я.