Беременная вдова

Стояло 10 апреля 2003 года, и Кит читал газету в кафе. Багдад пал. Эта новая битва, между исламом и христианством: детская, но настойчивая мысль (пришедшая Киту от раздавленного в нем поэта) была примерно такая: но ведь когда-то мы так хорошо ладили, верующие и неверные… Борьба, по сути, шла не между разными религиями или разными странами. Борьба шла между разными столетиями. Как назовут ее будущие историки? Возможно, Войной времени или Войной часов.

Тайная полиция режима, который только что свергли, звалась Джихаз ханин. В нее входили пыточные подразделения, чьи оперативники были адептами боли. При этом Джихаз ханин переводилось как «инструмент желания». Эту фразу он мог понять лишь в одном смысле — как описание человеческого тела.

* * *

Его рана, рана иного рода, маячила перед ним в итальянском замке. Она была чувственной противоположностью боли: ее орудия блаженства, губы, кончики пальцев. А что осталось после всего? Ее кандалы, тавро.

Все это было здесь, повсюду вокруг них. Что им, юным, оставалось делать? Реакция на перемены, перестройку власти: вот через что они начинали пробираться на ощупь, вместе с миллионами других. То была революция.

Видишь, что уходит, видишь, что остается, видишь, что приходит.

КНИГА ВТОРАЯ Сердцезвон

1. Куда смотрит полиция?

Под горящей балкой звезды-солнца сидел он, без рубашки, у бассейна, склонив лицо над страницами «Перегрина Пикла». Перегрин только что попытался (неудачно) накачать наркотиками (и подвергнуть насилию) Эмили Гонтлет, свою богатую невесту… Кит то и дело смотрел на часы.

— Ты то и дело смотришь на часы, — сказала Лили.

— Не смотрю.

— Смотришь. Причем сидишь тут с семи часов.

— С восьми тридцати, Лили. Прекрасное утро. И потом, я хотел попрощаться с Кончитой. Знаешь, у нас с Кончитой много общего. И не только то, что мы оба — приемные дети… И вообще, я про время не думал. Я думал про то, как девушек накачивают наркотиками. Они все как сговорились.

— Какая связь между временем и девушками, которых накачивают наркотиками? Наверное, накачивать девушек наркотиками было единственной надеждой — в те дни. По-другому не получалось.

— Ага. — Тут ему вспомнилась другая бывшая подружка, Дорис. — Ага. Вместо того чтобы твердить им о сексуальной революции… Ну что, решила? Загорать сверху или не загорать?

— Да. Ответ — нет. Поставь себя на мое место. Тебе бы понравилось сидеть тут голышом рядом с Тарзаном?

Он поднялся и зашагал к кромке воды. Поодиночке пришли и ушли Уна с Амином — несколько дорожек с утра; а Кит размышлял о ненадежной оптике плавательного бассейна. Его стены и дно были металлически-серыми. Когда вода не колыхалась, поверхность ее сияла цельно и непроницаемо, подобно зеркалу; когда по воде шла рябь или когда менялся свет (от тени к ослепительному блеску, но и от блеска к тени тоже), она становилась полупрозрачной, и видно было толстую затычку на дне у глубокого края и даже редкие монетки или заколки для волос. Он задумался над этим: серый новый мир стекла и непрозрачности взамен колышащейся, скользкой, ленточной голубизны бассейнов его юности.

— Вот она, идет.

Шехерезада переливала свое тело через три уровня склона, что спускался террасами; приближаясь к воде, она пробиралась через беседочно-оранжерейное окружение, босиком, но в теннисной одежде: светло-зеленая юбка в складку и желтая рубашка. Она скрутила с себя нижнюю половину костюма (ему представилось яблоко, с которого срезают кожуру) и вытащила себя из верхней; затем, превратив свои длинные руки в крылья, она расстегнула верхнюю часть бикини (и та исчезла — исчезла с легчайшим пожатием плечами), одновременно проговорив:

— Еще одна несносная вещь.

Конечно, и тут ничего несносного не было. Напротив, обращать даже малейшее внимание на то, что открылось взорам, было бы позорной незрелостью, поведением буржуазным (и неклевым); поэтому Киту досталась нелегкая задача: смотреть на Лили (в домашнем халате и шлепанцах, по-прежнему сидящую в тени), одновременно причащаясь образа, которому суждено было на какое-то время оставаться в одинокой-одинокой пустыне его периферийного зрения. Спустя тридцать секунд или около того, пытаясь дать облегчение застрявшим нервам в застрявшей шее, Кит уставился вверх и вдаль — на золотые склоны горного массива, отдававшиеся эхом в светлой голубизне. Лили зевнула и сказала:

— Какая еще несносная вещь?

— Значит, так, мне только что сообщили…

— Нет — та, другая несносная вещь.

Лили смотрела на Шехерезаду. Поэтому Кит тоже смотрел… И мысль, вопрос, который они в нем пробуждали, Шехерезадины груди (окружности-близнецы, взаимоблизкие, взаимозаменяемые), был: куда смотрит полиция? Куда она вообще смотрит? Этот вопрос он часто задавал себе в эти смутные времена. Куда она смотрит, полиция?

— Извини, я тебя не понимаю, — сказала Шехерезада.

— Я имею в виду, та первая несносная вещь — это что было?

— Ванная, — ответил Кит. — Ну, понимаешь. Общая. Колокольчик.

— А. Так, а вторая несносная вещь?

— Дай я хотя бы окунусь.