Береговая стража

Собственно, это следовало предвидеть, мать с ее слабым сердцем могла скончаться от одного лишь страха за дочь. Следовало изобрести что-то иное! Но ведь так удачно все совпало – сватовство откупщика, беготня разъяренной дансерки вокруг васильевского дома, любовь Марфиньки к малиновому варенью!

Мысль о варенье потянула за собой мысль о Матвеиче, сумевшем найти в дворне Васильевых продажную кухонную девку. Надо было велеть ему загнать в дом лакеев, все еще слонявшихся по пространству меж забором и Фонтанкой.

Матвеич пропал, а спрашивать о нем супруга Лиза не решилась. Если бы муж хоть на минуту заподозрил, что Лиза через его голову что-то приказывала Матвеичу, его одолели бы совершенно ненужные в такую пору подозрения. Сейчас другая задача – подольше задержать дома Ухтомскую. Удалось ей внушить, что даже смертельно испуганная за детей мать должна являться к обер-полицмейстеру при полном параде и с безупречной прической, а от лохматой разъяренной фурии он постарается поскорее отделаться, не дав никаких обещаний.

Лизе чудом удалось незаметно отправить к Румянцеву Марью Дормидонтовну и передать, чтобы сидел в своей комнате и ждал, пока позовут.

Полдень миновал, Лиза и княгиня уже убрались достойным образом, можно было спускаться в сени с надеждой, что супруг отдал конюхам надлежащие приказания, и упряжные кони впали в какую-нибудь непонятную лошадиную лихорадку. Тут-то и объявился Матвеич – подъехал на извозчике и, не увидев в сенях Лисицына, обратился прямо к Лизе:

– Беда, барыня.

– Что такое?

– Беда. Не извольте никуда ездить!

Это был прямой приказ.

– Ты с ума сбрел? – прикрикнула на Матвеича Лиза, и тут княгиня Ухтомская чувствительно пихнула ее в бок.

– Что случилось, Яшенька? – спросила она с неподдельным трепетом.

– Ступайте наверх, к барину. Не в сенях же мне докладывать! – прикрикнул на дам Матвеич.

Лисицын уже был готов к выходу и стоял столбом, пока лакей Юшка, обходя его, снимал с фрака незримые пылинки с волосинками. Увидев сестру, жену и сильно недовольного Матвеича, он забеспокоился.

– Что там у вас стряслось? – спросил Лисицын.

– То стряслось, что щенок ваш объявился, – брякнул Матвеич. – Говорю же, беда!

Щенком Лисицын с Ухтомской, а вслед за ними и Лиза, называли племянника своего, сына незаконной отцовской дочери Анны, Дмитрия Тропинина. Его старый Лисицын любил больше родных детей, и потому родные ненавидели его от всей души – как же иначе?

– Как объявился?!

– А так – вон, барыня велела за одним домишкой присмотреть, что возле Гостиного, а он – там, и с целой ватагой! Под именем Шапошникова!

– Барыня? – Лисицын посмотрел на Лизу, решительно не понимая, как кроткая игривая женушка додумалась что-то приказывать Матвеичу.

– Друг мой, я все тебе объясню, непременно объясню! – быстро сказала Лиза. – Но потом, потом! И что щенок?

– Я поставил людей и сам там был. Надо ж понять, что он затевает. С утра туда пришел кавалер, принес связку бумаг в пол-аршина толщиной. Для чего щенку бумаги – нетрудно догадаться, правды в них ищет! Потом кавалер вышел, с ним парнишка. Остановили извозчика, покатили на Васильевский. Мне это сразу не понравилось…

– Вернулся… – прошептал Лисицын.

– Его еще недоставало! – воскликнула Ухтомская. – Яшенька, на тебя вся надежда, доверши благодеяние, в долгу не останусь!

– Так и я хотел довершить благодеяние, – Матвеич нехорошо усмехнулся.

– Точно ли он? – растерянно спросил Лисицын.

– Точно, мне ль не знать? У меня на руках, можно сказать, вырос! Ну, думаю, для чего ж ему посылать этого бумажного кавалера на Васильевский? Мы с Полкашкой – следом. И прибыли тот кавалер с парнишкой в халупу, плюнь – развалится. Что ж, думаю, хорошего ищут они в той халупе? Мы остались там, стояли поблизости. Спросили у людей – кто халупе хозяин. Сказывали, старик один там уж много лет живет, по прозванью Устин Карпыч Куликов, свечи льет. Часа не прошло, выходят, регочут! Завещания, кричат, завещания! Вот они, любезные завещания! То-то Шапошников будет рад! Тут я по лбу себя хлопнул – не может быть, чтобы старый черт Евсейка уцелел! Я же его по льду гнал, я сам в него стрелял, я сам видел, как он у берега под лед ушел! А он-то, видать, уцелел! И завещание батюшки вашего уцелело!

– Не может быть! – закричала княгиня. – Не могло оно уцелеть!

– Мы с Полкашкой переглянулись – ну что, пока на улице народу немного и эти голубчики извозчика не взяли, завещание надо брать. Полкашка напал на кавалера, завалил, да только оказалось, что не у него оно за пазухой, а у парнишки. Парнишка – наутек, я за ним. Долго гнал, загнал на Смоленское кладбище, там люди помешали. Он на извозчике обратно поскакал, я – следом, взять не сумел. Так что батюшки вашего духовная сейчас в руках у щенка. И все труды – прахом!

– Дурак! – воскликнула княгиня. – Стрелять надо было, стрелять!

Матвеич так посмотрел на Ухтомскую, словно сказал: сама дура.

– Беда, – произнес Лисицын. – Матвеич, как быть?