Берегите солнце

Он вел меня по влажной пожухлой траве, огибая темные колючие ели, незаметные для глаза пни, спящих вповалку бойцов.

— Осторожно, елка, глаза выколоть может, — предупреждал он негромко. Здесь пень, не споткнитесь. А это сонное царство — храпят богатыри, как по нотам…

Два раза нас отрывисто и приглушенно окликали часовые:

— Кто идет?

— Свои, — так же отрывисто отзывался Чертыханов и, проходя мимо, напоминал: — Не усни смотри…

Приостановившись возле белого ствола березы, он указал в темноту.

— Видите повозку? — Я ничего не видел во тьме, как ни вглядывался. — А слышите, как лошадь сеном хрустит? Это их повозка. Я вас тут подожду…

Распряженная лошадь жевала, похрустывая, сено. В повозке, закрытые брезентом, спали Нина и дядя Никифор. Солдат, запрокинувшись, прерывисто всхрапывал. Нина спала тихо, голова ее была накрыта полой шинели. Я притронулся к выбившейся прядке волос, влажной от росы. Я хотел уйти, чтобы не потревожить ее, но Нина, не отнимая от лица шинели, спросила тихо:

— Дима, это ты?

— Да. Я тебя разбудил?

— Я сама проснулась, как только ты подошел. Сердце два раза стукнулось, точно в дверь… Мое сердце тебя узнает.

Я рассмеялся:

— Выдумщица ты!

— Правда же! Ты сегодня утром подходил к нам, к нашей подводе, еще там, на Бронной?

— Подходил.

Нина осторожно, чтобы не разбудить солдата, выбралась из-под брезента и спрыгнула на землю.

— Вот видишь! Сердце подсказало, что ты смотришь на меня. Я боялась обернуться, а вдруг тебя нет…

Солдат повернулся в повозке и сонным голосом предупредил:

— Нина, далеко не отходи — ночь…

— Я здесь, Никифор Иванович, — отозвалась Нина.

Мы отдалились от повозки на несколько шагов.

— Ты устала? — спросил я.

— Отчего мне уставать? — сказала она. — Захочется — иди пешком, надоест — садись на повозку… Раненых после налета перевязали, погрузили на попутные машины. Вот и все. А как ты, Дима?

— Все пока хорошо. О тебе думаю. Иногда жалею, что взял с собой.

— Что мне сделать такое, чтобы ты не думал обо мне, не беспокоился? Неужели тебе не хорошо оттого, что мы вместе? Война нас сблизила и обручила. Как же мы можем расстаться? Нас разлучит только смерть — твоя или моя!

Она все говорила, перескакивая с одного на другое, торопливо, точно старалась победить в себе не то смущение, не то отчаянное душевное смятение.

— Знаешь, теперь, когда прошлая жизнь осталась где-то позади, далеко-далеко, мне она стала казаться какой-то розовой, как весеннее утро без единого облачка. Обиды, которые тогда казались значительными и глубокими, теперь выглядят просто смешными и ничтожными.

Я смотрел на ее сверкавшие во тьме зубы, держал ее руки в своих и радовался тому, что мы вместе.

Нина спохватилась:

— А где Чертыханов?

— Где-то тут.

Я взмахнул рукой в темноту. Нина тихонько свистнула. Чертыханов таким же свистом ответил ей.

— Иди сюда! — позвала она.

Чертыханов выступил из темноты.

— Чего?

— Забирай своего командира и уводи. Ему отдохнуть надо.

Чертыханов тем же путем и с теми же односложными предупреждениями привел меня назад. Я лег на постель из еловых веток, от которых крепко пахло свежей смолой, хвоей. Чертыханов тотчас же уснул: дышал он глубоко, ровно и от усталости шумно, со сдержанным стоном. Я долго не мог заснуть, смотрел в черное небо с расплывавшимися красными лужами зарев и думал… Вспоминались солдаты и офицеры — герои книг, прочитанных мною совсем недавно, перед войной: Ремарк, Хемингуэй, Олдингтон… Они, те герои, называли себя потерянным поколением. Мне нравилась их грусть, их сомнения, страдания, они рассуждали о бессмысленности войны, о загубленных молодых жизнях. Но как не похожа судьба тех людей на наши судьбы! На нашу долю выпала высочайшая задача: отстоять Отечество во что бы то ни стало, ценою жизни. Иначе рабство на многие годы, на столетия…

Слева, километрах в трех от нас, над шоссейной дорогой пролетали вражеские самолеты. Они знали, что и ночью к фронту двигались подкрепления. Развесив зеленоватые фонари, страшные совиные глаза войны, выискивали цели и швыряли бомбы. Гул тупо и нехотя накатывался на рощи, трепал их и где-то вдалеке, в темных чащобах, глох…

5

На рассвете, отойдя от места ночлега километров на пять, бойцы первой роты встретились со странной колонной. Люди, в большинстве пожилые, были разномастно одеты в шинели, в телогрейки, в ватные пиджаки с меховыми воротниками, перепоясаны ремнями из серой парусины. Они сидели сбоку от дороги на земле, на пенечках, на вещмешках и что-то жевали перед тем, как тронуться в путь. Некоторые из них были с винтовками, возле других валялись связанные попарно противотанковые гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Я догадался, что это ополченцы. Они устало улыбались нам, молодым и крепким.

Прокофий Чертыханов, шагая мимо, отметил с беспощадной насмешкой:

— Старая гвардия вооружена до зубов!

Пробегая взглядом по лицам «старой гвардии», я увидел знакомые глаза, черные и горячие.

Это был заслуженный артист республики Николай Сергеевич Столяров, наш учитель. Я никак не ожидал встретить его именно здесь.

— Здравствуйте, Николай Сергеевич! — сказал я, подбежав к нему.