Берегите солнце

— Нет, товарищ боец, ошиблись. — Петр Филиппович тоненько засмеялся, мотая головой, блестя стеклами пенсне. — Я не контрик и не агент. Я старый московский обыватель, который любит порассуждать. Мы много самообольщались. И я, поверьте, самообольщался. Но немцы одним июньским утром хмель из головы вышибли, я протрезвел, как, впрочем, протрезвели и вы, молодые люди.

— Что же дальше? — спросил я, внимательно выслушав его. — Вывод какой? Пропала Советская власть, да?

Петр Филиппович резко откинул голову, как от удара в подбородок. Некоторое время разглядывал меня с надменной улыбкой, затем качнулся ко мне.

— Вот этот молодец с автоматом, — он взмахнул рукой на Чертыханова, обвинил меня в том, что я вражеский агент, я не обиделся на него: это так же нелепо, как если бы он назвал меня, ну, скажем, марсианином. Он, как всякий страдающий отсутствием интеллекта, прямолинеен. Но вы меня оскорбили, уважаемый. Разве я сказал, что Советская власть погибнет? Подумаешь, немцы со своим сумасшедшим фюрером! Весь мир опрокинется — и тогда выстоим! Это заявляю вам я, старый русский офицер.

— Остановитесь, Петр Филиппович, — простонал Браслетов. — Пожалуйста… Голова кругом идет…

Тетя Клава проговорила строго и с осуждением:

— И вправду! Чего ты прицепился к ребятам, очень нужны им твои россказни. Иди пей кофе — подала…

— Спасибо, Клавдия Никифоровна, — с подчеркнутой учтивостью сказал Петр Филиппович и удалился к себе пить кофе и размышлять о судьбах человечества, придумывать горькие, обвинительные речи. Но вскоре он снова выбежал к нам и крикнул, картинно выбросив сухонькую руку, точно кидал перчатку, вызывая на поединок:

— Можете на меня донести — не боюсь! — Он резко повернулся, скрываясь в дверях; широкая толстовка вздулась на спине, как от ветра. Чертыханов хмыкнул и покрутил указательным пальцем возле своего виска.

— А он у вас псих…

— Что делать? — Обхватив голову руками, Браслетов тихо раскачивался из стороны в сторону. — Не выдержит она… Где ее искать теперь?..

Я взглянул на его склоненную голову, на проступающие под шинелью острые лопатки, и саднящее чувство неприязни к нему сменилось жалостью. Он не был виноват в том, что немцы подошли к Москве, что жена его в этот страшный момент оказалась больной и что на руках у нее крохотное существо — дочка. Я тронул его за плечо.

— Николай Николаевич, нельзя же так. Возьмите себя в руки… — И спросил у тети Клавы: — В какое метро она ушла?

— К Зацепе. В новое, еще не достроенное. Ближе-то нет.

— Найдем, товарищ комиссар, — сказал Чертыханов уверенно. — Из-под земли достанем.

— Вы так думаете? — Браслетов встал и с надеждой посмотрел на Прокофия.

— Как по нотам. Зря времени терять не следует… — Чертыханов простился с тетей Клавой: — Счастливо оставаться, мамаша. Не жалейте кофе для интеллигента. — Он указал на дверь, за которой находился Петр Филиппович, и добавил громко: — Гнилого интеллигента!.. — «Старый русский офицер» сильно обидел Прокофия, назвав его прямолинейным.

Небо над городом было исхлестано голубыми прожекторными струями. В их свете клубились тучи с фиолетовыми краями. Изредка тучи прошивались сверкающими строчками трассирующих пуль. Где-то высоко кружились самолеты, и где-то далеко стреляли зенитки… Вокруг листопадом осыпались, белея во тьме, четвертушки бумаги — вражеские листовки, сброшенные с самолетов. Я поднял несколько штук, Прокофий осветил фонариком, и я прочитал: «Москвичи, советская оборона прорвана доблестными немецкими войсками на всем фронте. Завтра немецкая армия вступит в Москву. Оказывать сопротивление бесполезно. Оно вызовет излишнее и ненужное кровопролитие. В метро не укрывайтесь, метро будет взорвано и залито водой…»

— А ведь могут взорвать, а? — Страшная мысль эта как бы парализовала Браслетова. Он стоял, остолбенев, затем снял фуражку и вытер вспотевший лоб. — Для этих зверей нет ничего святого… Как вы думаете?

— Могут, конечно, — сказал я. — Взорвать все можно. Но не взорвут. Не так-то это просто — взорвать и затопить метро.

— А почему нет? — допытывался Браслетов. — Кинут большую бомбу в Москву-реку, пробухают дыру, и вода ринется в тоннели.

Своими причитаниями и жалобами он опять вызвал у меня неприязнь. Мне хотелось накричать на него, пристыдить: «Ты видишь свою жену каждый день, а я вообще не знаю, где моя жена и что с ней!»

Мы приблизились к станции метро, неосвещенной и недостроенной: война застала ее в самом разгаре работ. Прошли в полутемный вестибюль, где толпились люди, теснясь к спуску в шахту. Пахло мокрой известью, стоялой водой. Я взглянул в наклонный ствол шахты и ахнул — взгляд упал в бездонную глубину, в кромешную темень. Несколько лампочек не могли пробить мрака. На месте будущих эскалаторов были наскоро сколочены деревянные лестницы с шаткими перилами. Лестницы как бы засасывали вниз, и люди, спускаясь, со страхом ступали со ступеньки на ступеньку, словно боялись, что оттуда, из подземелья, не будет возврата.

— Здесь ее нет, — сказал Браслетов, проталкиваясь к нам. — Внизу, наверно.

— Сойдем вниз, — сказал я.