Берегиня Иансы

Спина взмокла, горло першило от сухости, в тяжелом балахоне тело спеклось так, будто бы меня швырнули в адово пекло. Николай, распаренный и раздосадованный, вытирал со лба пот и изредка с тоской косился на темную реку. Когда высокие ворота самым волшебным образом стали открываться, то он только раздраженно цокнул языком. А потом показались люди в белых одеждах. Нас встречали высокими знаменами с вышитыми солнцами да песнями, слов которых мы расслышать с такого расстояния не могли.

– Фанатики, – прошипел злобно Николай, сощурившись.

– Брат Цуцик, покайся, – хохотнула я.

– Каюсь.

Вот мы достигли въезда и уже начали различать едва сдерживаемую радость на лицах белорубашечников. Через открытые ворота выглядывала широкая улица да добротно сложенные деревянные срубы. Пугливо, будто стайка квочек, толпились женщины в безобразных балахонах и плотных черных платках, бессменных даже в удушливую жару.

Мы спешились и теперь, чуть недоуменно переглядываясь, следили за безудержными плясками бородатых мужчин. Потом вдруг все смолкло в один момент, люди резко встали, а тишина резанула слух. Вперед вышел совсем мальчишка, чернявый и яркий, на его гладких щеках играл здоровый румянец, подбородок пересекала единственная полоска – подобие бородки, а блестящие темные волосы доставали до плеч. Роста он был высокого, поэтому мы подробно рассмотрели заметную вышивку на балахоне – солнышко с восемью лучами. Судя по всему, мальчишка ходил в ранге ниже, чем наши ночные жертвы.

– Приветствую вас, братья. – Он низко поклонился, и вслед за ним поклонились остальные.

– И сестры, – добавила я, вырывая из пасти лошака конец широкого рукава, уже намокший и смятый в гармошку.

Белорубашечник выпрямился и, нимало не смущаясь, заявил:

– Просим прощения, брат Цуцик, но мы считали, что ты мужчина.

– Я и есть мужчина, – раздраженно рявкнул Николай, уставший с дальней дороги. Вероятно, посчитав, что торжественное приветствие завершено, он быстро, словно знал, куда нужно идти, прошагал мимо опешившего мальчишки, небрежно бросив в лицо ему повод лошадки – тот едва успел его поймать. – Лошадь вычистите и накормите. Нас, кстати, тоже, – проворчал Савков себе под нос. Но к нему сию же секунду кинулся коренастый мужичок, путаясь в широких одеждах, и на ходу стал отряхивать пыль с потрепанного балахона Николая.

– Да не вычистите, – прошипел колдун, одаривая его почти злобным взором, – а накормите.

Мальчишка, чудом (видать, совсем недавно, по чьей-то невероятной оплошности) получивший новый высший сан со смертью последнего проповедника, совсем сконфузился, отбросил узду, будто ядовитую лесную змеюку, рядом стоявшему мужичку.

– Но мы думали, что брат Микола будет с тобой! – кинул он в спину Николаю.

– А кто ж сказал, что Миколы здесь нет. – Я ласково положила горячую руку на плечо бедолаге, совсем сбитому с толку: – Разве никто не предупреждал, что Микола – женщина?

– Женщина? – моргнул тот. – А как же ты его отпевать-то будешь, брат… сестра? Женщинам же нельзя у покойника… – осекся он.

– Он ведь уже не сможет узнать, кто именно читал молитвы, – хмыкнула я, дергая повод лошака.

– Н-н-н-не сможет? – переспросил мальчишка и испуганно оглянулся на свой приход, похожий на неразумное стадо.

– Ну так и я о том же. – Я шлепнула его по спине между лопатками в знак наивысшего расположения, так что тот выпучил глаза от боли и выгнулся дугой.

Медленно закрывались ворота, отрезая нас от внешнего мира.

Трапезная имела антураж примечательный: на одной стене в шахматном порядке висели в золотых оправах улыбающиеся иконы – явно творение местных умельцев, другую завешивали вышитые простыни, вроде как гобелены, усеянные бисером букв, которые складывались в цитаты из священного писания секты.

За длинный стол пустили лишь избранных. Всех тех, у кого солнце на груди расплывалось хотя бы шестью лучами. Братья со скорбным видом рассаживались соразмерно их сану, предварительно широко перекрестившись на иконостас. Мы с Савковым, не ведавшие об их традициях, смешались, боясь оплошать и выбрать чужое место. Подсказал сам мальчишка, указав на широкую низкую лавку напротив центра стола:

– Во славу солнца, братья, во славу солнца оскоромимся.

А потом случилась вторая неприятность, когда уж мы расслабились, не ожидая нового подвоха: неугомонный юноша, перекрестившись, предложил:

– Брат Цуцик, прочитайте нам молитву за упокой…

Савков поперхнулся:

– Я лучше прочитаю во аппетит. А сестра Микола уж потом отпоет кого и как следует.

Конечно, я понятия не имела, кого следует отпевать, и уж если бы знала, что пресловутые Микола да Цуцик ехали на похороны, три раза бы подумала, прежде чем их грабить.