Берег Утопии

Отто. Что вы делали в Дрездене? Перед тем как вы ответите, я должен вам сказать, что австрийский и российский императоры требуют вашей немедленной выдачи…

Бакунин (пауза). Когда я приехал, я использовал Дрезден в качестве базы, для подготовки разрушения Австрийской империи, которое я считаю необходимым условием для того, чтобы поджечь Европу и таким образом начать революцию в России. Но недели через две, к моему глубокому изумлению, разразилась революция против короля Саксонии…

Июнь 1849 г

Из эссе Александра Герцена «С того берега»:

Из окрестностей Парижа мне нравится больше других Монморанси. Там ничего не бросается в глаза, ни особенно береженые парки, как в Сен-Клу, ни будуары из деревьев, как в Трианоне. Природа в Монморанси чрезвычайно проста… Там есть большая роща, месторасположение довольно высокое, и тишина… Не знаю отчего, но эта роща напоминает мне всегда наш русский лес… идешь и думаешь… вот сейчас пахнет дымком от овинов, вот сейчас откроется село… с другой стороны, должно быть, господская усадьба, дорога туда пошире и идет просеком, и верите ли? мне становится грустно, что через несколько минут выходишь на открытое место и видишь вместо Звенигорода – Париж. Маленькое строение, окна в три, – дом Руссо.

«Завтрак на траве». Живая картина, предвещающая картину Мане, которая будет написана 14 лет спустя. Натали – обнаженная женщина, сидящая на траве в окружении двух совершенно одетых мужчин – Герцена и Георга. Эмма, наклонившаяся, чтобы сорвать цветок, – женская фигура на втором плане. Общая композиция включает еще и Тургенева, который, на первый взгляд, делает набросок Натали, а в действительности рисует Эмму. На самом деле в этой живой картине друг на друга наложились два разных места действия – в одном Натали и Георг, в другом Герцен, Эмма и Тургенев. Бросается в глаза, что Эмма беременна. Рядом с Натали – маленькая корзина.

Герцен. Я дал Сазонову уговорить себя принять участие в его демонстрации. Несколько часов под стражей отбили у меня желание сидеть в участке с сотней сокамерников и одним на всех ведром для испражнений.

Георг. Можно открывать?

Натали. Нет еще.

Герцен. Я достал валашский паспорт. По-моему, нам, всем вместе – нашим двум семьям, следует снять дом за границей.

Тургенев. Полиции нет до тебя никакого дела.

Герцен. Я не собираюсь здесь оставаться, чтобы это выяснить, как Бакунин в Саксонии.

Тургенев. Но здесь же республика.

Герцен. Малиновый какаду уже вылетел в Женеву.

Натали. Вы не подсматриваете?

Георг. Нет, ни капельки. Что вы там делаете?

Герцен. Можно взглянуть?

Тургенев. Если хочешь.

Натали. Ну хорошо, теперь можете открывать.

Герцен (смотрит через плечо Тургенева). А…

Георг. О Боже милостивый!

Эмма. Я должна пошевелиться – простите!

Георг. Натали…

Тургенев. Конечно! Подвигайтесь!

Натали. Тсс…

Георг. Моя дорогая…

Тургенев. Вы мне больше не нужны.

Эмма. Ужасные слова!

Георг. Но если кто-то…

Натали. Тсс…

Герцен. Он рисует облака. Иногда я думаю: как выглядит современное русское искусство?

Натали. Видите ли, я хотела быть обнаженной, для вас…

Георг. Да. Я вижу…

Эмма. Интересно, куда они пропали?

Натали. Только один раз.

Тургенев. Грибы собирают.

Hатали. Чтобы, когда я буду сидеть напротив вас в мире объективной реальности, слушая, как Александр по вечерам читает Шиллера, – или завтракая на траве в Монморанси! – вы бы помнили, что есть внутренний мир, мое истинное существование, где моя обнаженная душа едина с вашей!

Георг. Я глубоко… Всего лишь раз?

Герцен. На что оно похоже?

Натали. Помолчим. Закроем глаза и приобщимся к духу Руссо, среди этих деревьев, где он бродил!