Берег Проклятых

Варвар повернулся к девушке и увидел, как два рокубони, на вид довольно молодые (если такое понятие применимо к самостоятельно живущей голове), ухватили Томэо зубами за волосы и пытаются оттащить ее в сторону. Приметив, что твари после рассечения надвое воссоединяются не сразу, киммериец понял: у него и спутников есть шанс отступить к дому. Томэо истошно вопила и отбивалась коротким прямым кинжалом с широким зубчатым лезвием.

Оглянувшись на Мораддина и оценив страшную красоту зрелища — возле бывшего гвардейца кружили семь или восемь летучих голов,— Конан легко подхватил левой рукой Томэо, перед тем обезвредив на время обоих ее противников, и со всех ног бросился к старому дому. Мораддин поспешил следом, отшвыривая на бегу устремившихся за ним тварей. Мышь сидела на воротнике с самым недовольным видом и тихонько пищала.

— Не пускайте! — вдруг завыла одна из голов.— Не пускайте их к человечьему жилью! Поймать хоть одного!

Этой ночью рокубони не повезло. Конан был слишком упорен, а Мораддин — очень опытен для того, чтобы вот так запросто достаться кровожадным летающим тварям. Варвар споро взбежал по ступенькам, которые затрещали под его тяжестью, подождал Мораддина, способного видеть в темноте, и, взвалив Томэо на плечо (против чего она начала вяло возражать), попятился, разя мечом уже проникших через сломанную дверь рокубони.

— Проклятие! — раздался впереди рев Мораддина, его сопровождал грохот падения тела.

Потомок гномов не заметил в кромешной тьме ведущую в подпол лестницу и покатился по ступеням. Более осторожный варвар, нащупав носком сапога прогнившие доски, пошел на звуки ругани, прося богов лишь об одном: чтобы не рухнула лестница.

Наверняка боги, к которым взывал киммериец, были очень заняты или находились слишком далеко от Пагана, а потому последняя треть лестницы, не выдержав веса огромного варвара и прижавшейся к нему Томэо, развалилась, и они растянулись на холодном, скорее всего каменном, полу. Наверху уже раздавалась перекличка летучих голов, они даже не думали прекратить погоню.

— Куда дальше? — спросил Конан Мораддина, превозмогая острую боль в ушибленной голени.— Мы в подвале?

— Не совсем,— послышался из темноты голос спутника.— Справа от тебя в трех шагах крышка квадратного люка. Скорее всего, под нами есть еще одно помещение.

— О, Омитасу! — вдруг простонала Томэо.— Наверху остались меч, яшма и зеркало!

— Лучше забудь о своих игрушках,— прорычал Конан, нашаривая люк, о котором сказал Мораддин.— Я не пойду за ними. А—а, сопли Нергала!

Один из рокубони, обнаружив беглецов, неслышно спустился в подвал и попытался цапнуть Конана за шею.

Киммериец успел увернуться, но пострадало его ухо — зубы рокубони зацепили мочку, едва не откусив ее. Мораддин первым сообразил, что делать, а пока он стаскивал с себя куртку и накрывал ею летучую голову, слегка оглушенную ударом Конана и потерявшую почти все зубы, сам варвар, кряхтя от натуги, поднимал тяжеленную крышку люка.

Счастье, что прежние хозяева устроили неглубокий подпол, а лесенка, ведущая вниз, была металлической. Томэо первой сползла по ней, следом спустился киммериец, Мораддин, закрыв люк, присоединился к ним.

— Так—так.— Каменные стены отражали и многократно усиливали голос туранского гвардейца.— По-моему, здесь хранилось вино. Справа от нас бочки, не ушибитесь. Чуть впереди — невысокий столик… Ого! Хозяева оставили даже масляную лампу, и в ней есть фитиль. Конан, надеюсь, кремень с кресалом ты догадался убрать в кошель, а не оставил наверху?

— Держи.— Варвар, пошарив на поясе, протянул в сторону Мораддина кремень с кресалом, надеясь, что тот увидит его руку.

Невидимые пальцы спутника коснулись его ладони, раздалось клацанье, и, наконец, слабый оранжевый огонек осветил подвал заброшенного поместья. Наверху раздавались удары о камень — рокубони тщетно пытались прорваться к людям.

Когда-то в этом подвале действительно держали рисовое и фруктовое вина, столь любимые жителями Патана. Несколько огромных пятидесятиведерных бочек, покрытых пылью и плесенью, выстроились вдоль стены из желтоватого песчаника, а на столе в беспорядке валялись осколки фарфоровой кхитайской посуды и несколько бронзовых чарок.

— Мораддин? — Конан насторожился, увидев в руках приятеля куртку, которой было обернуто что-то круглое.— Что ты притащил сверху? Отвечай!

— Ну-у…— замялся его спутник и виновато посмотрел на киммерийца.— Я поймал тварь, едва не лишившую тебя уха. А в суматохе забыл отпустить…

Неприятности не закончились. Летучая голова, запеленатая в куртку Мораддина, дергалась и ругалась, угрожая «ж-жалким людиш-шкам» самыми разнообразными карами, у Конана невыносимо болела ушибленная лодыжка и кровоточила мочка уха, а белую мышку Мораддина вытошнило пережеванным носом рокубони.

— Впредь будешь думать, прежде чем жрать всякую гадость! — наставительно сказал Мораддин взъерошенному, хворому на вид зверьку. По всей видимости, летающие головы были ядовиты. Мышь обиженно скосила на хозяина красные глазки и притихла.