Берег

– Мешает? Хрена с два! Чтоб пули путались! - вскричал отшлифованным голосом старший лейтенант и, как-то нагловато веселея, потряс полами плащ-палатки, пробитой, черневшей дырами. - Видел сколько? После каждой атаки - отметина! С Днепра ношу! Заколдованный панцирь! Не за себя прошу, братцы! Войдите в положение! Не имею я права своих хлопцев после Берлина положить! Нахоронился я их сотнями, куда еще больше! Жить-то кто-то должен. Или уж не люди мы!..

– Прекратите! Покажите на карте лесничество, - не без брезгливости перебил Княжко и вынул из планшетки новенькую, выданную перед Берлином карту. - Где оно?

– Эх, лейтенант! Да без карты - рядом! До конца просеки, потом - метров триста по проселку. На северо-восток от озера, рядом! - Старший лейтенант тыкнул заскорузлым пальцем с въевшейся под ногтем земляной грязью в карту. - Ни к чему тебе, лейтенант, карту читать. Словам моим не веришь? Не штабист ведь ты? К чему карта?

– А затем, что хочу знать, выйду ли я от лесничества к шоссе, - непререкаемо отрезал Княжко, отодвигая палец Перлина на карте. - Я должен выполнять, чтоб вы знали, свою задачу, а не стрелять по лесничеству, где поджала хвост наша уважаемая пехота. Так, - сказал он, складывая карту. - Проселок через лес соединен с шоссе. Километрах в двух. Прекрасно… Ты как, Никитин? Возражений нет?

"Неужели он решил? - подумал Никитин, содрогаясь от неумолимого и педантичного упорства Княжко. - Он еще надеется встретить на шоссе самоходки? Нет, мы делаем безумство какое-то!"

– Ты командир батареи, - ответил Никитин глухо, и этот ответ был косвенным согласием его.

– С чужим документом в рай? - прохрипел Меженин около орудия. - Такое дармоедство, пехота, известно как по-русски называется? Такое слово известно?..

– Тогда прекрасно, - непроницаемо проговорил Княжко, краем глаза глянув на Меженина, и потом, застегнув сумку, думая что-то свое, нахмурился на Перлина. - Прекрасно. Посмотрим ваше лесничество. Давайте своих людей, только быстро! Поможете расчетам катить орудия на руках! Командуйте!

– Молодец! Дьявол! Не забуду! Люблю такое! Уважаю! - закричал старший лейтенант и в счастливом порыве сорвал с шеи автомат, дал по воздуху оглушительную очередь. - Ко мне, пехота, ядрена ваша бабушка! Помощь прибыла! Берись за орудия руками и зубами! Быс-стра-а!

И с неостывающей неприязнью к старшему лейтенанту, к его шумной, крикливой радости, к пехотинцам, которые несостоятельны стали подняться в атаку, рискнуть взять лесничество, на что пошли бы еще неделю назад, и поэтому сейчас охотливой трусцой бежали сюда по просеке за нежданной артиллерийской помощью, Никитин ощущал тягостное сопротивление своему согласию, этому решению Княжко, хотя в то же время знал, что другое решение быть принято им, вероятно, не могло.

8

Еще метрах в двухстах от лесничества, когда с криками, суетливой толкотней пехотинцев, обрадованно возбужденных артиллерийской подмогой, катили орудия полузаросшим лесным проселком, Никитин по звукам усиленной стрельбы за деревьями - по басовитому гудению крупнокалиберного пулемета, пронзительному лаю немецких автоматов, ответному треску наших очередей, пению излетных пуль в чаще, по рикошетному их щелканью о пощипанные стволы - по всем этим звукам он угадывал и чувствовал необратимую реальность близкого боя, куда придвигались они, и все злее, все неотступнее нарастала недоброжелательность в душе к этому пехотному старшему лейтенанту, плосконосому, кривоногому, суеверно не снимающему свою потрепанную, пробитую пулями плащ-палатку. Ему, старшему лейтенанту, пройдохе и нагловатому крикуну, с непонятной фамилией Перлин, по первой видимости, воображалось, что батарея хитроумно и вовремя вышла из боя, отсиживалась в стороне, благоразумно отдыхала, отлеживалась на солнцепеке, тогда как его пехота, погибая, исполняла свой смертельный долг, без поддержки огнем, без артиллерийской помощи.

"Неприятный парень, - обозленно думал Никитин. - И какой отвратительный у него широкий, как будто перебитый нос".

Они быстро шли впереди орудий, Перлин, Княжко и Никитин, моталась полами, топорщилась старая, вылинявшая до грязной серизны эта плащ-палатка старшего лейтенанта, и раздражающе звучал его пехотный, хорошо поставленный командами голос, прерываемый азартным смехом:

– Сейчас мы им раздолб устроим, разъязви их в печенку! Ежели четырьмя орудиями жахнуть, как клопов из щелей выкурим! И - атакнем! А я бегу в обход и думаю: ну, засели мы до второго пришествия! Во всех местах почешешься, глядь - вы! Ну, думаю, ежели бога нет, то бог войны есть! Ха-ха! ("Зачем он так много говорит? Оправдывается?" - подумал Никитин.) Попробую, мол, этому богу помолиться… Сейчас мои два взвода дом блокируют! Ахтунг, братцы! Уже полегоньку. Отсюда дом - плюнуть ближе…

– Стой! - ни разу не вступив в разговор с Перлиным, скомандовал Княжко расчетам орудий. - Ждать здесь. Пошли! Покажите, что у вас, - приказал он Перлину. - Где позиции роты? Идите вперед.