Берег

Но Княжко ошибся: часовой находился на огневой позиции, полудремотно лежал посреди снарядных ящиков в нише, глаза и лоб прикрыты от солнца пилоткой, автомат покоился около ног, ремень распущен на животе. Заслышав рядом шаги, он подтянул ноги, сел, закрутил головой, громко откашлялся, давая о себе знать, на всякий случай угрожающе окликнул:

– Стой, кто идет? - И неудержимо заулыбался во всю ширину разомлевшего потного лица. - А, товарищи лейтенанты! А я слышу - сюда никак…

– Снов не видели, Ушатиков? - поинтересовался Княжко бесстрастным голосом. - В горизонтальном положении мне, например, всякая дьявольщина снится. Какая, спросите? Ну, скажем, что часового вместе с орудиями и снарядами немцы украли. Возможно, Ушатиков?

– Не-е, не спал я, товарищ лейтенант, на солнышке чуток после росы подзагорал, очень ласковое солнышко-то, - еще добродушнее расплылся Ушатиков. - Откуда? Какие немцы-то? И не шелохнутся теперь. Берлин как-никак наш, дураки они, что ли? Во, товарищ лейтенант, что сержант Меженин мне подарил, время в аккурат буду знать. Трофе-ей!

И, чрезвычайно счастливый, он выставил на запястье часы, пленительно сияющие стеклом и никелем, послушал их, после чего удивленно сообщил шепотом:

– Тикают себе, фрицы, и тикают. И чего они тикают?

– Дети какие-то, - дернул плечом Княжко, хотя сам был, видимо, моложе Ушатикова года на два, и, сказав, опустился на станину, посмотрел своими серьезными неулыбчивыми глазами на ниточку шоссе за озером, по которому в белесой дымке пыли двигались к лесу машины из городка. Спросил; - У вас что - первые часы за войну, Ушатиков?

– Не было у меня, мечтал я… - ответил длинношеий Ушатиков и осторожненько, рукавом гимнастерки смахнул невидимые пылинки со стекла часов, протер никелированный ободок циферблата любовно. - А непонятное это дело - часы, ума не приложу. Крохотные колесики там крутятся. Живое все. Как дыхание в них. И идут себе, идут. Навроде крохотные человечки в них работают молоточками. А зачем людям время показывать, товарищ лейтенант? Вот интересно… Без него жить можно или нельзя? День так день, ночь так ночь. Зачем это все люди придумали? Чудно!

Наивный Ушатиков задавал обычные свои вопросы, по обыкновению удивляясь тому, чему не было смысла удивляться, и Княжко вроде бы начал злиться - теснее соединились на переносице, брови, замкнуто обострилось повернутое к лесу его лицо, точно что-то неприязненное было в простодушных этих вопросах.

"Он не знает, что произошло утром со мной, - подумал Никитин, чувствуя томительный звон в голове. - Я не хочу вспоминать, но помню ее губы, ее влажные волосы… как это забыть?"

– Никитин, - проговорил Княжко с раздражением. - Обрати внимание на лес. Или мне показалось, или какой-то славянин устраивает фейерверк немецкими ракетами. Вконец ошалели славяне.

– Где ракеты? - сказал Никитин. - Не вижу никакого фейерверка.

– Посмотри левее озера. Это опять к нашему разговору, - прибавил Княжко тоном утверждения, уже не сомневаясь в реальности того, что увидел.

– Левее озера?

Все было спокойно - солнечная иссиня-зеленоватая даль лугов, зеркальная чаша вытянутого озера, вспыхивающая белыми иглами поверхность воды, за ней опушка соснового леса в прозрачных струях чистого воздуха - всюду погожее утро, ровный блеск молодой травы, везде полная безлюдность - и лишь далекая колонна машин на шоссе, пунктирной цепочкой текущая к лесу со стороны городка. Но потом слева от озера над вершинами леса, показалось Никитину, что-то неуловимо пыхнуло, мелькнуло искристой красноватой пылью, рассеялось радужной игрой света в волнистой дымке, будто угасающие хлопья ракет, и снова рядом с этой дымчатой пылью вползли в синеву неба четыре обесцвеченных солнцем огонька, бесшумно растаяли в туманце над лесом, слабо видимые в кратком изменчивом сверкании.

– Теперь видишь? - спросил Княжко.

– Только непонятно - зачем, - сказал Никитин. - Зачем забралась туда наша пехота? На кой черт она там?

– Хлебнули, видать, славяне и давай из ракетниц ворон сшибать, постреливать в лесу! - округлил глаза Ушатиков, приподымаясь, изумленно вытягивая долгую шею, и, так полуподнявшись, хлопнул руками по бедрам. - Это что же - от неча делать ракетами славяне балуются? Пехота наша матушка!

– Вполне возможно, Ушатиков, - сказал Княжко и, одолевая голосом сомнение в себе, договорил Никитину: - Но для чего… какой наш дурак может без цели стрелять немецкими ракетами, во имя чего?

– Так наши же шалят, чего сумлеваться! Говорю, по воронам из ракетниц балуются! Вон колонна к лесу идет, "студебеккеры" наши! Откуда там немцам-то? - в суматошном всплеске радостной правоты вскричал Ушатиков, стоя в полусогнутом положении над бруствером. - Во-он наши машины идут!.. Видите?

– Да, это наша колонна, - сказал Никитин.