Берег

– Какое неравноправие! - Лота Титтель сделала капризную гримасу и откинулась на сиденье. - Не похитят ли нас по дороге к кабачку иностранные моряки? И встретимся ли мы после этой улицы через десять минут? Это очень опасное для мужчин место.

– Мы будем ждать вас, - сказала госпожа Герберт и, поворачивая машину из хлынувшего навстречу сумасшедшего неистовства, хаоса огней к стоянке, опять мельком посмотрела в зеркальце, - и тут Никитину почему-то померещилось, что он ощутил, как сблизилось и разъединилось бесконечным пространством время, отдалив на целую жизнь (его и ее) лучшие годы молодости.

"Мог ли я, молодой, наивный, решительный, додумать в те невероятные дни после Берлина, что через много лет, через бездну двух с половиной десятилетий она, та милая Эмма, робко вошедшая в мансарду с подносиком, будет сидеть за рулем машины, говорить вот эти слова, искать моего взгляда в зеркальце, а я буду искать в себе то, что беспощадно стиралось временем?"

Позади главная улица Сан-Паули пылала огнями баров, ночных клубов, огромными вывесками кинотеатров, с буйным безумием веселья бежали в беззвездном небе над крышами огненные конвейеры, вращались раскаленные туманности, горизонтально и вкось скакали над металлическими заторами машин, пульсировали пунктиры реклам, смешанные извержения неона обнаженным светом изливались на тротуары, везде кишевшие черными толпами, а за углом центральной улицы, куда от стоянки повел их Дицман, было захолустно, полутемно, гулко звучали шаги прохожих, тускловато горели редкие фонари. Потом кинулась в глаза отдельная, очень яркая лампочка сбоку железных ворот, в проем которых входили мужчины, возникая из темноты, и здесь, возле ворот, Дицман с загадочным лукавством понюхал незажженную сигарету, объяснил, снизив голос:

– За воротами - улица женщин, их квартиры. Одна особенность этого места: женщина не имеет права первая пригласить вас к себе, как обычная проститутка, право выбора только за мужчиной. Вы увидите - они сидят, как в витрине. Церемония следующая: если вам понравится девочка, вы должны постучать в окно и договориться о цене и о всем другом…

– Пожалуй, вы думаете, господин Дицман… - заговорил Самсонов, вынул носовой платок и так трубно высморкался, что запрыгали очки, побагровел лоб. - Пожалуй, вы думаете, что для нас какой-либо особый интерес представляет гамбургская проститутка? - договорил он сердито, обтирая крупный свой нос. - Для какой цели еще это?

– Что? Я крайне удивлен! Не воспитывались же вы в Ватикане! - вскричал Дицман и засмеялся. - Вы же - мужчина! К тому же реалист. Вы не хотите познать капиталистический мир вблизи?

– Женщинам и юношам до восемнадцати лет вход воспрещен, - вслух прочитал Никитин объявление, подсвеченное сверху лампочкой, и добавил: - Заинтриговали, господин Дицман. Это любопытно. Я не возражаю. Даже наоборот - очень хочу посмотреть на капиталистический мир вблизи.

Он сказал это Дицману почти легкомысленно, при этом даже подмигнул Самсонову, но тот, замученно глянув на него (как прошлой ночью в гостинице), молча завел руки за спину, оттопырив живот под широким плащом, лицо брезгливо вздулось, стало нелепым, смешным от этой брезгливости, и Дицман вздернул плечи, сверкнув хорошими зубами.

– Вы чем-то встревожены, господин Самсонов? Страдает ваша нравственность?

– Должен вам сказать, что я не испытываю большого восторга, господин Дицман!

– Платоша, перестань, - сказал по-русски Никитин, - умоляю тебя, не надувайся. В самом деле, что ты хочешь доказать?

– Об этом я тебе расскажу в гостинице, если ты способен еще что-нибудь воспринимать. Если еще способен…

– Способен, способен… Пошли.