Беовульф

— Ну и дикарский же обычай, — поморщился Гундамир и тотчас получил лёгкий подзатыльник от юта: незачем насмехаться над традициями иных народов. Уважаешь себя — уважай других.

Кельты не родня германцам, и законы у них сильно отличаются. Для свободнорождённого воина из готского или вандальского племени кажется немыслимым, чтобы вождь отослал его прочь из рода, к чужакам, в качестве своеобразного подарка новой семье выходящей замуж дочери.

Свободный человек — это не золотая безделушка, не отрез дорогой ткани и не бочонок с вином! Кельты думали иначе: нет лучшего приданого, чем десяток-другой молодых воителей, отлично владеющих клинком и в будущем способных только укрепить родственную связь между двумя племенами, взяв себе жён из семьи, где супругой вождя стала их госпожа.

Северин вспомнил, что этот обычай был распространён у галлов и жителей Британии, Юлий Цезарь упоминал о нём в своей книге.

— Восемь опытных бойцов — это неплохо, — согласился Хенгест. — Положим, Вальхтеов вышла замуж полтора десятка зим тому…

— Семнадцать, — уточнил дан.

— Прекрасно. Сколько вальхов пришло вместе с ней, знаешь?

— Полный десяток, это я отлично помню. Из них умерли или погибли всего двое, значит…

— Значит остальные — сумели выжить и защитить хозяйку, — быстро дополнил Беовульф. — Странно, что я никого из них не видел. Встретимся на пиру, хотел бы я посмотреть на этих героев — галиурунн вырезал две трети дружины конунга, а вальхи целёхоньки! Ну почти, двое не в счёт… Зная, как дерутся кельты, скажу, что не удивлён — они не трусы, и доблести им не занимать, пускай священная ярость этого племени происходит из другого источника.

— Так что будем делать? — задал самый насущный вопрос Алатей.

— Торопливые вы, анты. Быстро только пиво пьётся! Времени у нас достаточно — нынешний вечер, ночь и весь завтрашний день — это самое меньшее. Почему? Очень просто: Хродульф сказал, будто галиурунн никогда раньше не являлся в Хеорот две ночи подряд. После каждого набега он ждёт седмицу, а то и две — так даже лучше, мы многое успеем. Осмотрим морской берег, вдруг найдём пещеру? Расспросим всех, кого можно, съездим в соседние деревни — у людей, ушедших от Хродгара и не связанных клятвой, языки развяжутся быстрее. И вот ещё запомните… По одному не ходить, ни днём и тем более ночью. Скильда Скевинга опекают Алатей с Гундамиром — друг от друга ни на шаг, даже до ветру ходить вместе. Хенгест при мне, Хререк с Ариарихом и Витимером — кстати, куда они подевались?

— На конюшне, Унферт от имени конунгин дарит нам лишних лошадей, они нам пригодятся.

— Замечательно. Одевайтесь к пиру, Нибелунгам надо показать, как они богаты и удачливы! Пусть даны Хеорота видят — нам не страшно!

— А нам разве страшно? — с усмешкой поинтересовался вандал.

— Мне — страшно, — сам того не желая, признался Северин. — Беовульф, ты же обещал! Что здесь происходит? Почему в Хеороте пахнет смертью? О каком галиурунне вы постоянно говорите? Какое проклятие? Хватит скрывать! Я пойму, честное слово! Неизвестность пугает гораздо больше, чем враг, о котором хоть что-нибудь знаешь!

— Много вопросов, и все бестолковые. — Беовульф сцепил пальцы замком на затылке, откинулся спиной на бревенчатую стену мужского дома и поднял взгляд к тёмному потолку. — Ты вроде бы умный парень, ромей вдобавок, неужто сам не мог понять?

— Ну-у… — протянул Северин. — Кто-то убивает людей Хродгара, правильно? Много лет… то есть зим подряд?

— Не просто убивает, дружище. Убивает страшно. С неимоверной, невиданной и нечеловеческой жестокостью. А потом пожирает.

— Господи… Чудовище? То чудовище, которое мы видели прошлой ночью у берега? Великан?

— Великан? Не думаю. Хродульф уверял, что монстра никто и никогда вблизи не видел. А кто видел — умер. Сам Хродульф и Унферт упоминают лишь безобразную тень, скрывающуюся во тьме. Наш великан, между прочим, не был порождением зла, сам помнишь… Скильд, клянусь, я сказал бы больше, если б сам знал! Ладно, хватит языками чесать, смеркается, Вальхтеов ждёт, а заставлять ждать конунгин — неучтиво.

* * *

Варвары не имели и малейшего разумения об умеренности — считалось, что чем больше на тебе золота и серебра, тем оно красивее. Италийские готы, успевшие познакомиться с культурой строгого Рима, сдерживали себя в тяге к украшениям, однако дружинные Беовульфа были уверены: золото приносит удачу. Посему и вырядились к пиру с вызывающей пестротой.

Северину было неудобно — как с точки зрения традиционной римской этики, так и сугубо физически: нельзя так ярко одеваться!

Дарёная Алатеем пурпурная рубаха, кожаный пояс, на котором вместо обычных пластин-накладок закреплены золотые константинопольские монеты с лупоглазой личиной цезаря Феодосия, штаны тончайшей мягкой кожи, на оконечьях ремешков обмоток опять же золотые крючки в виде змеиной головы с глазками из неграненых бериллов, галльской работы.

Гривна на шее тянет вниз: золото — металл тяжёлый. На поясе тот самый кинжал, дарёный дядюшкой.