Бенвенуто Челлини

Папа Павел III очень любил своего побочного и признанного сына Пьеро Луиджи Фарнезе (1503–1547), вначале он сделал его графом в Кастро, а в 1545 году Пьеро Луиджи стал герцогом Пармы и Пьяченци. Характер у новоиспеченного герцога смолоду был вздорный, жестокий, капризный и самовластный. В Парме он правил круто и потому недолго. У Пьеро Луиджи было два сына — Алессандро и Оттавио. Есть великолепный групповой портрет кисти Тициана, он находится в Неаполе в музее Каподимонте. На нем изображен согбенный старик — Павел III — и два его внука — Алессандро и Оттавио. Эти внуки и порешили своего отца. В 1547 году в Парме был организован заговор, Пьеро Луиджи был убит, а герцогский престол занял его сын Оттавио. Он правил Пармой долго и успешно, в чем ему помогала жена — внебрачная дочь Карла V Маргарита (и вдова флорентийского герцога Алессандро).

О нравственности Пьеро Луиджи говорит история, помещенная в сборник анекдотов того времени. Анекдотом в XVI веке называли не смешную короткую придумку, а реальный, достойный внимания случай. Сама я обнаружила эту историю в ссылках у Стендаля. Не будь Стендаля, может быть, я и не решилась бы ее приводить из-за излишней пряности и откровенности.

«Мессир Козимо Гери Пастойя был епископом Фано в возрасте двадцати четырех лет, но он обладал такими познаниями в литературе греческой, латинской и итальянской и такой святостью нравов, что это было почти невероятно. Этот юноша предавался заботам о своей епархии, где, полный усердия и благочестия, ежедневно совершал много добрых дел; в это время Пьеро Луиджи Фарнезе, опьяненный своим могуществом и уверенный в том, что благодаря мягкости отца не только не будет наказан, но даже не получит выговора, проезжал по церковной области, оскверняя всех понравившихся ему из встречных юношей, с их согласия или насильно. Он выехал из города Анконы и направился в Фано. Городом этим управлял один монах, изгнанный из Мирандолы, который жив еще до сих пор; его называли голодным епископом по причине бедности и нищеты его скаредной жизни. Узнав о прибытии Пьеро Луиджи и желая встретить его, он просил епископа отправиться с ним, чтобы оказать честь сыну первосвященника; епископ сделал это, хотя и неохотно.

Первое, о чем спросил епископа Пьеро Луиджи епископа, при этом все, по своему развратнейшему обыкновению, называя непристойными собственными именами, было, как он развлекается и получает удовольствие с красивыми дамами Фано. Епископ, бывший человеком столь же ловким, сколь добрым, ответил скромно, хотя и с некоторым негодованием, что не таковы его обязанности, и прибавил, чтобы отвлечь его от этой темы:

— Ваше превосходительство оказало бы благодеяние этому городу, разделенному на партии, если бы объединило и умиротворило его своей мудростью и властью.

Пьеро Луиджи, отдав распоряжение сделать на следующий день то, что задумал, приказал сперва позвать губернатора, а после епископа. Губернатор вышел из комнаты тотчас после того, как епископ вошел, и Пьеро Луиджи хотел совершать постыдные действия, какие совершают с женщинами, а так как епископ, хоть и был весьма слабого сложения, упорно защищался — не от Пьеро Луиджи, который, больной французской болезнью, едва держался на ногах, но от других его сообщников, крепко его державших, — то они связали его, как он был, в стихаре, за руки, за ноги и поперек тела, а пока Пьеро Луиджи с помощью двух человек с той и другой стороны насильно срывал с него стихарь и другие одежды и насильно удовлетворял свою бешеную страсть, синьор Джулио ди Пье ди Дукко и граф ди Питильяно, которые, может быть, живы до сих пор, не только держали у его горла обнаженные кинжалы, постоянно угрожая убить его, если он пошелохнется, но также били его то лезвиями, то рукоятками, так что остались следы. Епископ, с которым поступили столь гнусным образом, так взывал к Богу и ко всем святым, что даже те, кто принимал в этом участие, говорили впоследствии, что удивлялись, как не провалился не только дворец, но и весь город Фано. Епископ умер от насилия, причиненного его слабому телу, а больше от негодования и несравненной скорби.

Столь ужасная жестокость тотчас стала известной повсюду, так как совершивший ее не только не стыдился своего поступка, но похвалялся им. Один только кардинал Карпи, насколько мне известно, посмел сказать в Риме, что нет достаточного наказания, чтобы покарать этот поступок. Лютеране на позор папе и папистам говорили, что то был новый способ мучить святых, тем более что первосвященник, отец его, узнав великие и недопустимые гнусности, не обратил на них большого внимания, назвав их проказами молодости; однако он тайно длиннейшей буллой отпустил ему все грехи, в которые он мог бы, так или иначе, впасть вследствие свойственной людям невоздержанности или по какой-либо другой причине».