Бен Гурион

Лавон произносит серьезные обвинения в адрес тех, кто в то время отвечал за оборону страны, и, в частности, в адрес Переса и Даяна. Он не прямо обвиняет их в подлоге, а дает понять, что они воспользовались заговором, чтобы свести с ним личные счеты. Он также обвиняет и само министерство обороны, напоминая некоторые моменты, связанные с «происшествием» или имевшие места вне его.

Большая часть обвинений совершенно беспочвенна, а многие детали искажены или неточны. Шарет в своих показаниях об обстоятельствах отставки Лавона многие из них просто опровергает. Перес, вернувшись 7 ноября из Франции, беседует с Бен-Гурионом и затем в свою очередь предстает перед комиссией. Вооружившись документами и доказательствами, он раскрывает несостоятельность всех обвинений Лавона. Но члены комиссии с трудом верят этим последним свидетельствам, поскольку просто ошеломлены потоком разоблачений и яростных нападок Лавона, а особенно тем, что лжесвидетельства и фальсификации совершались высшими офицерами армии — гордостью нации.

Вот почему показания Лавона вызывают настоящее политическое «землетрясение». Оппозиционные партии не упускают возможность возобновить нападки на Рабочую партию Израиля, надеясь спровоцировать падение правительства. И хотя показания, сделанные в комиссии по иностранным делам и обороне, окружены строжайшей секретностью, детальная запись признаний Лавона неведомым образом попадает в газеты. Если до настоящего момента благодаря военной цензуре подробности египетского «происшествия» не были доведены до сведения общественности, то теперь именно общественность старается понять смысл терминологии, использованной для обозначения событий и их главных действующих лиц: «происшествие» — покушения в Египте и их катастрофические последствия; «старший офицер» — Биньямин Джибли; «начальник старшего офицера» — Моше Даян, в то время — начальник главного штаба; «офицер запаса» — полковник Мордехай Бен-Цур; «третий участник» — Аври Элад. Документы этого дела до 1972 года будут считаться государственной тайной. Простым людям не удалось расшифровать термины, имена и сигналы, которыми посредством прессы обмениваются оба лагеря. Зато народ прекрасно понимает, что высшие государственные и административные эшелоны, а также правящую партию сотрясает чудовищный кризис. Лавон попрал все правила, которые до этого соблюдались и правительством, и Кнессетом, и Рабочей партией Израиля.

В любом случае показания Лавона вызвали следующие незамедлительные последствия: во-первых, руководство Рабочей партии Израиля, шокированное «фабрикой ошибок», которые были раскрыты комиссией и прессой, решает пойти на все, чтобы забрать дело у комиссии, передав его кабинету или уступив Лавону; во-вторых, Бен-Гурион, злой на Лавона, меняет свою политику нейтралитета и бросается в драку с откровенными нападками.

5 октября он с удивлением обнаруживает в вечерних газетах выдержки из письма, которое он отправил Лавону. Весь свой гнев он изливает в письме к нему: «Не думаю, что в газете завелся Святой Дух или в редакции работает пророк, обладающий двойным зрением. Для меня очевидно, и в этом нет ни тени сомнения, что письмо было передано в газету. Но кем?». И поскольку Лавон увиливает от прямого ответа на вопрос Старика, последний делает из этого вывод, что Лавон лжет, и разрывает с ним отношения простой запиской: «Ваше послание ни в коей мере не отвечает на заданный мною вопрос. Я этого так не оставлю».

Вот из-за какого относительно второстепенного вопроса они поссорились. Письмо Бен-Гуриона становится настоящим объявлением войны. До недавнего времени Старик старался держаться «вне драки» и искренне желал, чтобы усилия Лавона увенчались успехом. Поскольку случившееся доказало ему, что Лавон лгал и тайком передавал информацию в прессу, он Переходит в лагерь его врагов. Хочет он того или нет, но он становится одним из главных действующих лиц этого «дела». Как только он проявляет в нем заинтересованность, его просьба провести судебное расследование теряет свое нравственное значение. Значительная часть общественного мнения, прессы и даже Рабочей партии Израиля полагает, что здесь речь идет об обычной «увертке», как говорит Лавон. Истинное значение занятой им позиции непонятно общественности, для которой Лавон стал жертвой аферы. Обвиняя высших офицеров и должностных лиц министерства обороны, он требует справедливости, и Бен-Гуриону приходится изворачиваться, чтобы не дать правде выйти наружу. Таким образом, борьба Старика по принципиальным вопросам оборачивается против него, потому что он колебался, допустил явные промахи в изложении своей точки зрения и (об этом стоит сказать) проявил открытую враждебность по отношению к Лавону.