Бен-Гур

Сам Мессала прийти не сможет. Он никогда уже не сможет ходить; он стал инвалидом, подобно Симонидису; но он может двигать другими. Но где скрываются эти «те», движимые им? Бен-Гур встал и снова попробовал открыть двери. Один раз он даже крикнул; атрий ответил таким звучным эхом, что он вздрогнул. Как можно спокойнее обдумав свое положение, он решил все же подождать еще какое-то время, прежде чем начать пробивать себе путь наружу.

В подобной ситуации на сознание человека набегают волны беспокойства, сменяющиеся периодами относительного спокойствия. В конце концов – сколько прошло при этом времени, сказать бы он наверняка не смог – Бен-Гур решил, что все происшедшее результат случайности или ошибки. Дворец, без сомнения, кому-то да принадлежит; в нем должны быть слуги, кто-то из них обязательно должен появиться; тем более когда наступит вечер или ночь. Так что следует просто запастись терпением!

Приняв такое решение, он стал ждать.

Примерно через полчаса – хотя для Бен-Гура они показались несколькими часами – дверь, через которую он вошел, снова открылась и закрылась совершенно бесшумно, так, что он этого даже не заметил.

В этот момент он сидел на ложе в дальнем углу атрия. Звук шагов привлек его внимание.

Наконец-то она пришла, подумал он с облегчением и надеждой, вставая с ложа.

Тяжелые шаги приближались, сопровождаемые шарканьем и стуком грубых сандалий. Между ним и дверями находились золоченые колонны. Осторожно приблизившись, он выглянул из-за одной из них. До него донесся звук мужских голосов. Слов он разобрать не мог, поскольку язык, на котором они были произнесены, не был в ходу на востоке и юге Европы.

Осмотрев помещение, незнакомцы сделали несколько шагов влево и попали в поле зрения Бен-Гура – двое мужчин, причем один очень плотного сложения, оба высокие и одеты в короткие туники. По виду их нельзя было сказать, что они являются хозяевами дома или принадлежат к домашним. Обстановка явно приводила их в удивление, они несколько раз останавливались, трогая заинтересовавшие их предметы мебели руками. Это была пара простолюдинов. Их присутствие здесь, казалось, оскорбляло атрий. Но в то же время их свободные манеры и уверенность, с которой они двигались, указывали на то, что они находятся здесь по некоему праву или пришли по делу. Если по делу, то по какому?

Перекидываясь словами на своем странном наречии, они неторопливо прохаживались по атрию и в конце концов приблизились к колонне, за которой скрывался Бен-Гур. Чуть в стороне, там, где на мозаичный пол падал солнечный луч, стояла статуя, которая привлекла их внимание. Рассматривая ее, они остановились в луче света.

Когда Бен-Гур узнал в высоком, атлетически сложенном незнакомце того самого Норманна, который накануне был увенчан в цирке венком за победу в состязаниях кулачных бойцов; когда увидел лицо этого человека, покрытое шрамами, памятью многочисленных сражений, носящее следы жестоких страстей; когда скользнул взором по его обнаженным рукам, по плечам Геркулесовой ширины, мысль о смертельной опасности заставила похолодеть его кровь. Инстинкт подсказывал ему, что возможность для убийства слишком уж хороша, чтобы счесть ее случайной: рядом с ним были мирмидоняне[124], превосходно владеющие своим ремеслом. Он взглянул на спутника Норманна – молодого, черноглазого, черноволосого, совершенного еврея на вид. Заметил он и то, что оба пришельца были одеты именно так, как обычно одеваются профессионалы их класса, выступая на арене. Сопоставив все эти обстоятельства, Бен-Гур понял: во дворец его заманили специально. Здесь ему не получить никакой помощи; он был обречен умереть!

Не зная, как ему поступить, он переводил взгляд с одного мужчины на другого. Перед его внутренним взором промелькнула вся его жизнь, так, словно это была жизнь не его, но какого-то другого человека. Из каких-то скрытых глубин его памяти, словно извлеченная неведомой рукой, в голову его пришла мысль: ныне он вступает в новую жизнь, отличную от той, которую вел ранее. В той, прежней, жизни он был жертвой жестокости, проявленной к нему. Теперь же ему суждено было стать агрессором. Не далее как вчера он уже нашел свою первую жертву! Для истинно христианской натуры осознание этого было бы чревато угрызениями совести, ослабляющими человека. Не таков был Бен-Гур; дух его был воспитан на заветах первого из законодателей Израиля. Он уже покарал Мессалу. По воле Господа он восторжествовал над своим врагом и, поняв это, обрел веру – ту самую веру, которая является основой всякого разумного сопротивления, в особенности сопротивления угрозе.

Но не только эта мысль воодушевляла его. Новая жизнь подвигла его на поприще, столь же святое, как свят был тот Царь, Которому суждено было явиться миру, столь же бесспорное, как бесспорен был приход Царя, – поприще, на котором сила была законна только тогда, когда ее применение было неизбежно. Может ли он, на самом пороге столь высокого деяния, испытывать страх?