Бемби

Все засмеялись. Но постепенно веселье, вызванное выходкой Фалины, стихло. Оленям казалось, будто что-то мрачное, давяще-душное нависло над ними. Ведь как ни называй это — третьей ли рукой или как-то иначе, — гибель не заговоришь словом. Немногие сталкивались с Ним вплотную, большинство знало о Его повадках лишь понаслышке. Вот Он стоит вдалеке, недвижно, и вдруг что-то такое происходит, раздается громкий треск, подобный удару грома, вылетает огонь. Это чья-то смерть.

Олени тесно прижались друг к другу, всей слабостью сердца ощущая ту темную власть, которая безраздельно господствовала над ними. Жадно внимали они рассказам, полным ужаса и крови. События недавних дней перемежались с преданиями далекой старины, ибо Он был всегда и всегда нес с собой смерть, и каждый невольно думал, чем бы умилостивить Его, как избежать Его роковой власти.

— Как же так получается, — сказал вдруг Карус, — что Он убивает на расстоянии?

— А ты бы спросил свою умную ворону, — усмехнулась тетя Неттла.

— Я уж спрашивал, она сама не знает…

— Кстати, Он убивает и ворон на деревьях, когда захочет, — заметил Ронно.

— И фазанов в воздухе, — вставила тетя Энна.

Мать Бемби сказала:

— Он швыряет свою руку. Так мне говорила моя бабушка.

— Да? — усомнилась тетя Неттла. — А что же это такое, что так громко хлопает?

— Когда Он бросает свою руку, — пояснила мать Бемби, — вспыхивает огонь и ударяет гром. Он весь состоит из огня.

— Простите, — сказал Ронно, — то, что Он весь из огня, конечно, верно, но насчет руки вы заблуждаетесь. Рукой нельзя нанести такую рану, какую вы видите. Это, скорее, зуб. Он мечет в нас зуб. Понимаете — зуб, это многое объясняет. Мы же знаем, что бывают смертельные укусы.

Юный Карус глубоко вздохнул:

— Он никогда не перестанет нас преследовать.

Тогда заговорила Марена, девушка, почти ребенок:

— Говорят, в один прекрасный день Он придет к нам и будет так же добр, как мы. Он будет с нами играть. Весь лес станет счастливым, наступит всеобщее примирение.

— Нет уж! — со смехом воскликнула тетя Неттла. — Пускай лучше Он будет сам по себе, а нас оставит в покое.

Тетя Энна сказала:

— Но… так тоже нельзя говорить…

— Почему же? — возразила тетя Неттла. — Я Ему ни на грош не верю. Помилуйте! С тех пор как мы себя помним, Он убивает нас: наших сестер, братьев, матерей. С тех пор как существует мир, нет для нас покоя. Он убивает нас всегда, когда увидит, а мы должны с Ним мириться? Какая все это чепуха!

Марена обвела всех большими глазами, источающими спокойный, ясный свет:

— Всеобщее примирение — не чепуха, оно должно когда-нибудь наступить.

Тетя Неттла отвернулась.

— Пойду-ка поищу чего-нибудь поесть, — сказала она ворчливо и покинула общество.

Зима продолжалась. Порой непогода стихала — ненадолго опять валил снег, наметывая огромные, непролазные сугробы. Когда же пригревало солнце, снег подтаивал. Ночью его прихватывало морозом, на поверхности застывала тонкая ледяная корочка. Стоило поскользнуться, и корочка трескалась, острые ее края больно ранили нежные суставы ног.

Последние дни стоял трескучий мороз. Ядреный, звенящий воздух был чист и прозрачен. Но в притихшем, будто очарованном, лесу вершились страшные, кровавые дела.

Ворона напала на маленького больного сына зайца и заклевала его насмерть. Долго звучал в лесу его тонкий, страдающий голосок. Друг-приятель заяц находился в это время в пути, и, когда до него дошло печальное известие, он едва не лишился рассудка.

В другой раз куница разорвала белочке горло. Белочка вырвалась из ее цепких когтей, взобралась на дерево и, как одержимая, стала кататься по ветвям. Иногда она вдруг садилась, в отчаянии подымала передние лапки, обхватывала бедную свою голову, и красная кровь струилась по белой грудке. Внезапно она сжалась, хрустнули сучья, и белочка упала в снег. Тотчас к тушке слетелись голодные сороки и принялись за свое мрачное пиршество.

А вскоре после этого лиса разорвала красивого, сильного фазана, которого любил и уважал весь лес.

Весть о его гибели разнеслась далеко окрест, вызвав всеобщее сожаление и горячее сочувствие к безутешной вдове. Лиса выкопала фазана из-под снега, где он перемогал зиму в полной уверенности, что он надежно укрыт.

Теперь уж никто не мог считать себя в безопасности, коль такое случалось средь бела дня. Нужда, которой не предвиделось конца, породила ожесточение и грубость. Нужда усыпляла совесть, пресекала добрые побуждения, разрушала хорошие обычаи, убивала жалость.

— Даже не верится, что когда-нибудь будет лучше! — вздыхала мать Бемби.

И тетя Энна вздыхала тоже:

— Не верится, что когда-нибудь было лучше.

— О нет! — возражала Марена, задумчиво глядя в какую-то ей одной ведомую даль. — Я постоянно думаю о том, как хорошо было прежде…

— Послушайте, — обратилась тетя Неттла к тете Энне, кивнув на Гобо. — Что это ваш мальчик дрожит? Он всегда так дрожит?

— К сожалению, да, — огорченно сказала тетя Энна. — Уже с давних пор.

— О! — сказала тетя Неттла со своей обычной прямотой. — Будь он моим ребенком, я бы сильно опасалась, что он не дотянет до весны.