Белый ворон

– Ну что, герои, может, кто-нибудь из вас откроет клюв, скажет, как нам из этого говна выбираться. Мне-то все равно, но хотелось бы послушать. Говоря откровенно, в гробу я вас всех видел. Это должны были быть каникулы в горах, едем, парни, в горы. И надо же, чтобы я клюнул на это. Столько дел отложил… сорвал, из дому почти что сбежал, как же, друзьям захотелось поехать. Всем вместе. Но теперь, может, скажете мне, что вы намерены делать? Ты, Костек, и ты, и ты, Василь, потому что теперь-то я понимаю, что та твоя болтовня была не такой уж бессмысленной. Господи! Если б только я знал, что вляпаюсь в такую историю! Ну, отвечайте. Вы сговорились…

Последнее слово прозвучало как «сговорилиськхекхе». Кашель схватил его за горло. Гонсер прижал подбородок к груди и смешно подпрыгивал на подстилке. При этом он затыкал рот, словно боялся, что изнутри что-то высыплется.

– Успокойся, Гонсер. Ну, случилось. Теперь надо думать, как из этого выбираться.

Только Малыш пытался искать выход, словно он один сохранил здравый смысл.

– Случилось, случилось… Убийца с сообщником…

– Но они же сказали, что неизвестно…

– Да какая разница, известно или неизвестно…

Гонсер повернулся ко мне, и я увидел в его глазах страх и печаль.

– И ты позволил впутать себя в это? Ты? Мне плевать на него, этого приблуду. Говорил он мало, все слушал. Я никогда ему не доверял. Если бы еще Бандурко, то понятно, он чокнутый, мифоман… но ты? И ты там стоял как столб, да?

И я вновь оказался на той дороге. Два белых снопа света от фар вылущивали из темноты мягкое кружение снежинок. Двигатель работал очень тихо. И какая-то противоестественная медлительность, тяжесть в пространстве вокруг. Только слова звучали в повышенном регистре; невероятно стремительные, пружинистые движения Костека, наверно, мне и в голову не пришло помешать ему. С каждым ударом, с каждым металлическим отзвуком ударов во мне росло напряжение. Все мускулы напружинились до боли, и я готов был прыгнуть и помочь ему в избиении ни в чем не повинного человека, который, вероятно, даже не успел удивиться. И я так бы и сделал. Без сомнения сделал бы, если бы тот стал брать верх над Костеком. Я стоял со сжатыми кулаками, вслушиваясь в звуки ударов о капот, о бампер, и воображение рисовало мне картины разрывающейся кожи, мышц, открывшихся белых костей. Может быть, я испытывал страх перед шумом, может быть, эта смерть показалась мне чересчур искусственной, недостаточно зверской; быстрое, гигиеническое убийство без участия рук, без усилия. Но перед тем нет. Я кинулся бы на помощь, и, вероятней всего, мы разорвали бы солдата в клочья. Когда он уже упал, когда Костек придавил его своим телом, я увидел обнаженную беззащитную голову в снегу и мог бы раздавить ее своими тяжелыми башмаками, как кочан капусты. Если бы кто-нибудь сказал мне это минутой раньше, ибо именно столько продолжалось это побоище, я посмеялся бы над ним или посмотрел как на сумасшедшего.

И снова наступила тишина. Только сырые дрова издавали протяжное шипение, снопы искр долетали до наших ног. Бандурко сидел наклонясь, сунув ладони за пазуху, опершись локтями о колени, вязаная шапка сползла ему на глаза. То ли в голове у него была пустота, то ли он ждал момента, чтобы произнести последнее, решающее слово. И тут поднялся Костек. Ногой он задел горящую доску, фейерверк красных светлячков взлетел над костром, а он вышел из нашего круга и встал посреди шалаша. Нам пришлось повернуть головы. В коричневой суконной куртке с капюшоном он смахивал на монаха неведомого ордена. На месте его лица мы видели темное пятно и – когда он заговорил – зубы.

– А теперь послушайте меня. Василь прав. Отсюда мы уходим. Завтра с рассветом. Надеюсь, он достаточно хорошо знает местность, чтобы не наделать глупостей…

– Ясное дело. – Бандурко даже подскочил. – Ясное дело, знаю. Если бы у меня была еще моя карта…

– Отлично. Ты справишься и без карты. Итак, завтра утром…

– Без меня. – Голос у Гонсера был слабый, дрожал от усилия, а может, от возмущения начальственным тоном этого дерьмоглота. – Без меня. Я возвращаюсь.

И тогда Костек сделал три шага. Медленных, отмеренных, и неструганые доски пола отозвались на них, как театральные подмостки. Он встал в ногах нашей компании лаццарони и заговорил: