Белый ворон

Сначала она вошла к нему в душу. А потом... танцевала с Раевским. Глупость ситуации стала очевидной. Чего он, собственно, взбесился? Что Лиза сделала не так? Молоденькие барышни затем и ездят на бал, чтобы потанцевать с кавалерами. Не ревновал же он её к Бенкендорфу. А Раевский Лизе кузен. На что было обижаться? Но, с другой стороны, как теперь извиниться за своё поведение на балу и вернуть прежнюю близость? Может быть, уже никак? Хотя что он сам-то сделал преступного?

В глубине души Михаил понимал, что обидел Лизу. Отвернулся от неё. И в этом была известная низость. Даже трусость. После бального предательства трудно было представить ситуацию, при которой они снова смогли бы говорить так доверительно, как прежде. Люди, чьи отношения не прояснены — строятся на робких полувзглядах, недомолвках и многозначительных умолчаниях, — всегда склонны раздувать из мухи слона и вкладывать колоссальный смысл в самые мелкие детали своих встреч. На балу ничего не произошло. И на балу перевернулся мир. Небо рухнуло на землю. Горы сдвинулись с мест. Лиза на него обиделась.

Теперь величайшим счастьем представлялся не тот случай, когда он держал в ладони её ножку, а разговор в белом дворике, куда Михаил спустился от старой графини, устроившей ему выволочку за баронессу Крюденер. Лиза сидела в тени колоннады и расшивала мелким речным жемчугом церковный воздух. На её сосредоточенном лице с тонкой складочкой между бровями застыло выражение тревоги. Она не стразу заметила его приближение, а когда услышала шаги, вскинула голову и заскользила по лицу вопросительным взглядом.

— Мама вас бранила? Боже мой! Она иногда бывает...

— Всё в порядке. — Михаил остановил её жестом. — Она права. Я наделал глупостей.

— Но она вас не выгнала? — испугалась девушка.

— Нет. — Воронцов покачал головой.

Лиза расцвела. Просто удивительно, как менялось её лицо в зависимости от настроения. Счастливая весть заставляла его светиться.

— Я должен и перед вами извиниться.

Барышня улыбнулась, всем видом показывая, что он ничего не должен, и если хочет сделать ей приятное, то пусть немного посидит и поболтает. Это полностью совпадало с желаниями графа.

— Меня вот какая мысль не оставляет, — сказал Михаил, садясь рядом на тяжёлую мраморную лавку с львиными ножками. — Все эти пророчества... Они вас не испугали? Похоже на наше время. Восстания черни. Сотрясения земли. Великие армии. Горящие города. У меня в корпусе огромное число офицеров просто больны этим. Ходят в ложи, гадают, в каком году наступит пришествие Антихриста. Выводят по-разному: не то в тридцатом, не то в сорок восьмом.

Лиза вздохнула. Отложила шитьё. Обвела глазами тихий дворик.

— Вы хотите сказать, что не видели Апокалипсиса? Горящих городов? Великих армий?

Михаил глубоко вдохнул лёгкий, пахнущий миртом ветер. Вспомнил, как копоть от полыхающей Москвы оседала в носу, горле, лёгких, так что люди надрывались кашлем до крови. Густой чёрный дым провожал отступающую армию несколько дней, и крепчавший ветер в спину не раздувал, а лишь нагонял его. Жирным запахом сожжённого жилья пропиталась не только одежда, но и каждая клеточка кожи. И потом ещё долго привкус копоти ощущался во рту. Еда, фураж и даже вода во флягах явственно отдавали золой.

— Думаете, всё уже кончилось? — недоверчиво спросил граф. — Мы пережили светопреставление?

— Думаю, у каждого времени свой Зверь. — Лиза снова взялась низать жемчуг. — Мы встретили один Апокалипсис. Вряд ли Господь пошлёт нам другой.

— Вашими бы устами, — усмехнулся Михаил. — А что вы вышиваете?

— Это мой вклад в храм Святой Екатерины, — не сразу отозвалась девушка. — По случаю перехода. Я ведь на самом деле католичка. Меня крестили в Варшаве.

Михаил подумал, что ослышался. Он так привык воспринимать Лизу русской, что и не задумывался о её второй, польской половине. А она была и порой проявлялась в той гордой надменности, с которой молодая Браницкая умела держать себя на публике.

— Потом мы уехали в Белую Церковь, — продолжала барышня, — где, конечно, был только православный храм. И я гуда ходила вместе с мамой. Пока отец был жив, он бы не позволил перейти. А я не настаивала. Зачем лишние ссоры? Зимой папа умер. — Она подняла руку и поспешно стряхнула слезинку. — Надо решаться.

«Решайтесь, Лиза. И замуж будет легче выйти», — чуть не сказал граф. Но удержался.

Вот такие возможны были между ними разговоры. А теперь они глядели сквозь друг друга, как чужие. Из-за какого-то бала?..

После долгой двухчасовой службы началась евхаристия. Вынесли серебряные потиры, и сам епископ с длинной позолоченной ложкой в руках причащал каждого. Сначала, как положено, мужчин, а уж потом женщин. Поэтому в храме произошла рокировка. Мундиры подались вперёд, чепчики отхлынули назад.

Протягивая на ложке вино и хлеб, епископ некоторым говорил что-то тихим, неслышным для других голосом. А некоторых пропускал без наставления. Последние, отходя, выглядели разочарованными. Зато первые — озадаченными.