Белый саван

Хорошо помню ту ночь. Запах лип; свои легкие шаги; Женину руку, которую я гладил, как будто это была рука моей невесты; стройную башню музея; небо, месяц, звезды, Жалякальнис — Зеленую гору; ключ, я им отпирал дверь. Я любил Йоне, а этой ночью временно был с Женей и любил ее. Раздвоенность меня не терзала. Я перебрался в другую комнату; Йоне же просто-напросто соврал: живу в приличной семье, ей нельзя меня навещать. Мы встречались на природе и в комнате моего друга. Я обманывал Йоне, потому что был молод, крепок, уверен в себе. Я жил. Откровенно наслаждался жизнью. Это уже не был тот экстаз, разбавленный порядочной дозой лицедейства, который настиг меня тогда в Паланге. Это была юность. И сегодня ночью я дружил с проституткой Женей.

Утром проснулся в десять часов. Жени уже не было. Она умела вовремя исчезнуть. В моей комнатушке смешались запахи: алкоголя, остатков еды, несвежего дыхания. Я поворочался в постели. Сразу повеяло терпкостью близости. Выскочил из постели и открыл окно. Дохнуло липовым цветом и смыло ночь. Я ухватился за стул и вскинул свое тело вверх. Кисти рук слегка дрожали. «Полный порядок», — подумал я. Потом занялся уборкой в комнате, побрился, принял душ, надел светло-серый костюм. И отправился на улицу.

Мне трудно припомнить каждый свой шаг. Однако вскоре я почувствовал, что мир опять меняется. Поначалу в глаза бросились детали: у фуникулера грязная рукоять; напротив меня сидит дама, и в уголке губ у нее хлебная крошка; а вон цветок липы какой-то особенный, один среди тысяч; едет автобус, и к покрышке у него прилип клочок газеты; а этот человек желтые ботинки намазал черной ваксой. Казалось странным, что я запер свою комнату, что ключ лежит в кармане, что я воспользовался фуникулером. И что эти несколько минут промелькнуло как один миг.

Я стоял на Лайсвес аллее. У витрины магазина «Продукты».

Зоори! Дайте же мне Зоори! Кошелек мой набит деньгами, я красиво одет, таким стильным юношам обычно улыбаются продавщицы. Чудесный день. Я куплю себе книгу. Сначала полистаю ее для беглого ознакомления в городском саду, а потом уже в своей комнате. Сегодня лекции у меня после обеда, и вечером мне не нужно играть в бильярд, вечером пойду с Йоне в кино. До книжного магазина почти рукой подать. Он тут совсем близко.

Зоори! А разве этот мир называется земля? И это протертое до блеска стекло? И дома, деревья, собор, полицейские, пешеходы — это все настоящее?

Я глухо вскрикнул. У меня вырвался короткий звук, и прохожие могли подумать, что юноша просто рыгает после бурно проведенной ночи. Я сжал кулаки, стиснул зубы. Чувствовал, как дергаются мышцы лица. Хотелось вскинуть руки и орать во все горло. Хотелось ворваться в тот прежний мир.

На самом деле я стоял, прислонившись к витрине магазина «Продукты». Видел в стекле свое отражение. Размытые контуры, серый цвет лица, механическое подергивание век. Разве так было миллион лет тому назад? Рокотало море, ползали гигантские черепахи, мои острые ногти разрывали влажный песок. В сознании росло предощущение смерти: а ведь кончина — это дверь в иной, еще более страшный мир. Там человек лишается тела, там живут рожденные на земле кошмары.

Зоори! Зоори, спаси меня!

Я почти бежал по Лайсвес аллее. Обгонял прохожих, толкал их и даже не извинялся. «Зоори, Зоори», билось во мне это слово. В ушах звенели тонкие металлические стрелы. Они летели за мной. Они настигали меня. Вперед, только вперед. Мимо проносились детали, отчетливые, как во сне. Голубые девичьи глаза, битком набитый портфель. И глаза, и портфель почему-то пугали меня. Как будто я увидел вдруг привидения, с которыми суждено отныне жить вечно.

Психиатр этот был довольно известен в Каунасе. Я сидел перед ним в кожаном кресле. До этого меня выслушали, простукали, искололи. Теперь я ждал приговора. Библейское лицо психиатра дышало таинственностью чужой расы. Он вертел ручку в своих пальцах и все еще не решался выписать рецепт. Паузу заполняли звуки, доносившиеся с улицы. Автомобильные сигналы; возгласы прохожих; фабричный гудок, долетевший прямо из Алексотаса. «Увертюра», — подумал я. И задвигался в кресле.

— Чувствуете себя по-прежнему плохо? — спросил врач.

— Как-то перехватывает горло, потом опять проходит, — объяснил я.

— Скоро все пройдет. Лекарство еще не подействовало.

Психиатр постучал ручкой по столу.

— Вы, безусловно, хотите знать диагноз?

— Да.

— Он не такой уж страшный, как вам представляется. Времена Ибсена миновали, наследственность вовсе не обязательно должна вас погубить. Само собой разумеется, жизнь вести следует воздержанную, я подчеркиваю это, но отнюдь не считаю, что вы сойдете с ума или умрете. Просто вы неврастеник.

— А я выздоровею?

Ручка замерла в его пальцах.

— Трудно сказать. Я не приверженец благополучия в медицине и не смотрю на все сквозь розовые очки. Однако попытаться надо. То, что вы мне рассказали, заставляет меня быть откровенным. Ваша болезнь еще не изучена досконально. Вы же понимаете, речь идет о нервных центрах. Это лабиринты, в которых мы все блуждаем.