Белый раб

Ночью она опять двинулась дальше, хотя совсем уже ослабела от голода. Башмаки её порвались, ноги распухли и сильно болели, и вообще она чувствовала себя плохо. Шла она не по большой дороге, а по какой-то просёлочной, вившейся по заброшенным, пустынным полям. Дорога казалась безлюдной; за всю ночь ей навстречу не попалось ни одного человека; не видно было и никакого жилья. Напрягая последние силы, она всё же продолжала продвигаться вперёд, хотя совсем уже пала духом и обессилела. Наконец начало светать, но несчастная Касси уже больше не пыталась спрятаться, как делала это в предыдущие дни. Она продолжала идти, в надежде наткнуться на какое-нибудь человеческое жильё. Она была так измучена, что готовилась уже поставить на карту свою свободу и перестала, кажется, бояться, что её отправят обратно в Спринг-Медоу и ей придётся покориться ужасной участи, которая её там ждала, — лишь бы не умереть сейчас от голода и усталости.

Печально, что самая благородная решимость и лучшие порывы души так часто вынуждены бывают уступать место низменным потребностям нашей человеческой природы. Жалкий и неразумный страх смерти — страх, которым всегда так умело пользовались тираны, — заставляет иногда человека, ещё совсем недавно героически храброго, опускаться до трусости и малодушной покорности раба…

Касси прошла ещё немного вперёд, как вдруг заметила у края дороги небольшой и невзрачный на вид домик. Это была невысокая бревенчатая постройка, почерневшая от времени и кое-где даже обвалившаяся. В трёх маленьких оконцах не хватало доброй половины стёкол, и отверстия были заткнуты старыми шляпами, разным тряпьём и обломками досок. Дверь, казалось, вот-вот сорвётся с петель. Двор не был огорожен, если не считать изгородью высокие сорняки, которые окружали его со всех сторон. Всё в целом создавало впечатление крайней заброшенности и запустения.

Касси робко постучала, и грубый женский голос предложил ей войти. Всё помещение состояло из одной комнаты. Войдя, Касси увидела перед собой женщину средних лет, босую и грязно одетую. Нечёсаные волосы прядями свисали вокруг обожжённого солнцем худого лица. Она стояла у расшатанного стола и, по-видимому, была занята приготовлением к завтраку. Одну из стен этой комнаты занимал огромный очаг, в котором тлел огонь, и на горячей золе пеклись маисовые лепёшки. У противоположной стены стояла низкая кровать, на которой спал какой-то человек, должно быть хозяин дома. Он спал так крепко, что его не в силах были разбудить даже визг и крик полудюжины ребят, неумытых, нечёсаных, полуголых. Они дрались между собой и толкали друг друга, но при виде незнакомки сразу притихли и спрятались за спиной матери.

Женщина указала Касси на какую-то грубо отёсанную табуретку или скамейку; стульев в комнате не было. Касси села, и хозяйка вперила в неё пронзительный взгляд и стала с явным любопытством расспрашивать, кто такая её неожиданная гостья и что ей надо. Немного придя в себя и собравшись с мыслями, Касси рассказала хозяйке, что направляется из Ричмонда в Балтимору, чтобы проведать больную сестру, а так как она женщина бедная и близких у неё нет, то она вынуждена была отправиться пешком. Она заблудилась и всю ночь брела наугад, не зная, где находится. Касси сказала, что изнемогает от усталости и голода, и попросила покормить её, дать ей отдохнуть и объяснить, какой дорогой ей следует идти дальше. При этом Касси вытащила кошелёк, давая этим хозяйке понять, что у неё хватит денег, чтобы заплатить за всё.

Хозяйка, несмотря на свой неприветливый вид, была явно тронута этим жалостным рассказом. Она сказала Касси, чтобы та оставила свои деньги при себе, — здесь ведь не таверна, и у неё хватит средств, чтобы накормить бедную женщину, никакой платы ей не нужно.

Касси была так слаба, что у неё не было сил разговаривать. Да и кроме того, она вся дрожала при мысли, что выдаст себя каким-нибудь неосторожным словом. Но, увы, лёд был сломан, и противостоять любопытству хозяйки было уже немыслимо. Она засыпала Касси градом вопросов, и каждый раз, когда Касси колебалась или выказывала хоть тень смущения, женщина впивалась в неё острым взглядом своих серых глаз, ещё больше усиливая растерянность несчастной беглянки.