Белый конь

Я все же до конца первому впечатлению не поверил, хоть она и пригласила меня в комнату, усадила за обеденный стол, над которым куполом нависал большой зеленый абажур. Я сидел настороже и ждал, что вот-вот начнутся странности. Зизи я верил, но старая дама сегодня свои странности обнаруживать, кажется, не собиралась.

Я с удовольствием остался и выпил чашку чаю. Остался, потому что мне здесь понравилось: честно говоря, никогда еще не попадал я в столь уютную обстановку. Я даже немного позавидовал Зизи.

И стол, и покрытая ковром грузинская тахта, и шкафы, книжные полки, кровать, ширма — все было расположено таким образом, что в комнате избытка мебели не ощущалось. Особенно мне понравился тот уголок, где у книжных полок стояли низкий столик и кресло.

Мы молча пили чай с виноградным вареньем, похожим на то, какое варила Зизина мать. Готовили его на виноградном соке без сахара, и получалось вкусно.

Оба окна были открыты. На дворе уже стемнело, стояла тишина.

Выпив чаю, хозяйка принесла папиросу и пепельницу. Она закурила, пуская кольца дыма в сторону открытого окна. Потом мы потихоньку разговорились, и она заинтересовалась, кто я, где учусь. Я рассказал ей, что родился и вырос в Тбилиси, в этом квартале, она же заметила, что пребывание в деревне на мне сказалось, — я выгляжу здоровым и бодрым.

Засиживаться я не стал, поблагодарил старую даму за гостеприимство и простился. Зизи вышла меня проводить.

— Чем ты недовольна? — спросил я сразу, как только мы вышли.

— Ничем. Пусть не лезет в чужие дела!

— Постой, можно ли так?

— Тебе этого не понять, тут нужно быть женщиной!

— Я думаю, ты преувеличиваешь.

— Попробуй-ка целый день просидеть с этой старухой, — раздраженно проговорила Зизи. — В десять спать ложится, в семь утра уже на ногах и ходит взад-вперед.

— А разве там не так же было? — я имел в виду деревню.

— Там у нас дело было, а здесь чего ради я буду вставать в семь утра?!

Так, разговаривая, дошли мы до парикмахерской, где недавно на тротуаре сидели венгры.

— Теперь я тебя провожу, — сказал я, и мы повернули назад.

Она усвоила новые словечки, манеры. В общем, изменилась ощутимо. Я подумал: при таком непоседливом нраве ей и впрямь трудно уживаться со старой женщиной. Что-то в ней меня беспокоило и даже отталкивало. Я словно чувствовал: все не так, как кажется на первый взгляд.

— Оставим старуху… Расскажи о себе, Озо, — она обеими руками повисла у меня на руке и потерлась головой о мое плечо: — С девушками гуляешь?

— А то нет, — похвастался я.

— Помнишь, как ты опьянел?.. Трудно мне с тобой пришлось! Я тебя отвела и прислонила к дверям Анано. Потом она целую неделю смотрела на меня косо.

Мне не хотелось вспоминать эту историю, и я прервал ее, сказав: «А ты подстриглась». «Конечно, подстриглась, не с косой же ходить», — засмеялась она.

— А как ты до сих пор держалась? Наверное, мать не позволяла?

— Срезала волосы и продала. Кто бы здесь за ними ухаживал? Да и немодно сейчас с косой ходить.

— Продала?

— Да, отнесла на киностудию, там за них дали сто пятьдесят рублей. Мы их сразу прокутили!

— Да…

— Об этом я в другой раз расскажу, очень смешная история.

— В другой так в другой… Мы уже пришли.

— Если хочешь, пройдемся еще, и я расскажу.

— Нет, нет…

Зизи, как видно, мой отказ обидел: она вдруг толкнула дверь и влетела во двор. Дверь сама за ней захлопнулась. Темнота поглотила Зизи.

По дороге я пожалел, что прервал ее. Теперь меня интересовало, с кем она познакомилась, с кем подружилась, с кем прокутила вырученные за волосы сто пятьдесят рублей. В Тбилиси она освоилась. Правда, продажа волос меня немного удивила, но зато понравилась Зизина решительность… Она ничего не боится, рвется вперед, рассчитывая только на себя, если надо, пойдет работать. И все-таки душу точил червь сомнения: ведет она себя так, словно ничего не потеряла, завалив экзамен, словно наоборот — приобрела драгоценный опыт, который пригодится ей в будущем. Она вообще дала мне понять, что чувствует себя в Тбилиси как рыба в воде… Но, может быть, мне это только казалось, а на самом деле она скрывала от меня то, что переживала.

Я сам лишь после многих колебаний могу решиться на определенный шаг, да и потом сомненья не покидают меня. Такой уж я человек. Так устроен… Не могу при первом же знакомстве похлопать человека по плечу и завести с ним дружбу; не могу взять хлеб без очереди; не могу пересечь улицу там, где нет перехода, или подняться в трамвай с передней площадки; не могу сказать человеку «приду» и не прийти; не могу сделать еще тысячу вещей… И когда я смотрю на других, меня тревожит мой нрав, все эти «не могу»… Лучше бы знать, что я могу!