Белый Дозор

— Времена последние наступают. Мне перед этим нужно будет в тело войти, чтобы ее волю исполнить.

— Чью волю? — не понял сбитый с толку магнат.

— Это не твое дело, — огрызнулся Невзор, — много будешь знать, так еще меньше, чем я думаю, проживешь. А с тебя служба нужна, ибо ее только ты сможешь сослужить. Коли откажешься, я тебя… — Невзор задумался, — я тебя по кусочку живого нарежу и воронам скормлю. Подыхать станешь, видя, как стервятники твое мясо клюют.

— Я всё, что захотите… Я всегда… Я…

— Не «якай», — в который уже раз грубо оборвал его колдун. — «Я» твое ничего не стоит, как и ты сам. Сейчас встанешь и возьмешь меня с собой, всё сделаешь, как я тебе скажу. Тогда посмотрю, что с тобой дальше делать. Может, и в живых тебя оставлю.

Глинкин покорно встал, едва удержавшись на ногах.

— Что же мне делать сейчас?

— Подойди к дереву.

— К какому? Ах да, простите.

Он подошел к «папе».

— Теперь обеими руками о ствол обопрись. Башку запрокинь. Рот открой широко, как сможешь, да не вздумай пасть захлопнуть, а то без зубов останешься.

— А-а-а, — Глинкин исполнил всё, что ему приказал Невзор. Тот прислонил к «папе» свой посох, взмыл в воздух, подлетел к кроне дерева, завис, словно прицеливаясь, над Глинкиным, стоящим в откровенно идиотской позе, и вдруг на огромной скорости ринулся вниз. Глинкин только зажмуриться успел, спустя мгновение ощутив невероятную боль, прошившую его от затылка до пят, через весь позвоночник, а затем вернувшуюся обратно в голову и засевшую в левом полушарии мозга. Он завыл, схватился обеими руками за голову, сдавливая ее так, как будто выбирал арбуз, упал на колени и завалился на бок. Ноги его засучили по земле, и вдруг он затих.

Прошло несколько минут. Глинкин пошевелился, очнулся, опираясь на ствол дерева, тяжело встал. Постоял немного так, словно прислушиваясь к самому себе. Ничего особенного не почувствовал и с облегчением перевел дух:

— Ну надо же… Привидится такая чертовщина. Точно, это мне что-то подсыпали, надо будет расследовать как можно тщательней. Не сумасшедший же я, в самом деле? — вслух произнес Глинкин и тут же в ужасе заорал от того, что в голове у него раздался знакомый голос Невзора:

— Раз сам с собою говоришь, значит, уже малость ненормальный. Ничего тебе не привиделось. И мне отвечать вслух не надо. Просто подумай. Ты научишься. А то от тебя все шарахаться начнут.

Глинкин с обреченным видом кивнул. Затем аккуратно, точно величайшую святыню, взял прислоненный к дубу посох Невзора и, держа его на плече, словно коромысло, зашагал к дому…

3

Квак ехал к Глинкину. Вообще-то, это была незапланированная встреча, и Квак немного встревожился. Даже не столько от предстоящего пересечения со своим нанимателем, сколько от телефонного звонка, предварившего его поездку к Глинкину. Такого голоса у него Квак никогда не слышал. Магнат говорил тускло и безжизненно, словно разом утратил ко всему на свете всякий интерес. Не выделяя предложений, не применяя интонаций, он заявил, что настаивает на немедленной встрече, и в ответ на встревоженное Кваково: «А что случилось? Что-то случилось?» так же тускло ответил, что он не намерен обсуждать по телефону какие-либо вопросы.

— Я вас жду на третьей палубе, — заявил Глинкин и повесил трубку.

«Третьей палубой» они условились называть то самое имение с дубовой аллеей. И Квак, которому пришлось отпрашиваться у Спивакова, выдумав какую-то причину, сел в автомобиль и поехал, по дороге прокручивая в голове варианты того, что могло случиться, один хуже другого. Ничего конкретного ему в голову так и не пришло, но нервы себе Квак сильно намотал на кулак, поэтому к концу поездки был в прескверном расположении духа.

Он оставил машину за километр от нужного ему места, в лесу. Квак всё время соблюдал некую конспирацию, предварительно перед каждой встречей петляя по городу, и никогда «не светил» свою машину возле глинкинских ворот, до которых он дошел, озираясь по сторонам, по узкой лесной тропе. После некоторых формальностей в виде установления личности и личного досмотра Квак был допущен в святая святых — кабинет барина.