Там, то есть в сумочке, никаких документов не оказалось. Зато в ней, плотно утрамбованные, теснились пачки пятисотенных евро. Юнцы торговали дурью и только что получили за товар, спохватились не сразу, а потом всё никак не могли вспомнить, как же выглядел тот, кто их подвез. Вроде в очках, а вроде и нет. Вроде как старый, а может, и нестарый. А уж номера его машины никто из них тем более не вспомнил. Бывший доцент, недолго думая, уехал из Москвы куда подальше и где-то в провинции купил домишко и занялся крестьянским трудом, о чем мечтал с самого детства. Он начал регулярно посещать церковь и каждый раз молился за здоровье той, больной раком девушки, сожалея, что так и не узнал ее имени.
А Марина, очутившись у Казанского вокзала, уже хотела войти внутрь, но возле самых дверей остановилась, как вкопанная.
– Эй, не задерживай! – прикрикнул кто-то, но она и внимания не обратила на эту привокзальную грубость. В голове ее вдруг послышался, всё нарастая, чудесный, хрустальный гитарный перезвон. Он словно «входил» со стороны затылка, он тянул ее к себе, не давая сделать ни шагу. Марина, ведомая гитарным зовом, развернулась, прошла немного вперед, спустилась в длинный подземный переход и, выбравшись наружу, по другую сторону Комсомольской площади, замерла в нерешительности, не сразу сообразив, откуда зовет ее чарующая гитара, с какого из двух вокзалов. Она было подалась к Ленинградскому, но мелодия сделалась тише, стала нечеткой, словно попали в радиоэфир докучливые помехи. Тогда она пошла в сторону Ярославского вокзала, и гитара в ее голове сразу зазвенела чистым, восхитительным звуком. Послышались слова песни, Марина даже дышать стала реже, боясь пропустить хотя бы звук:
Дивный голос. Пела женщина. Пела чисто и хорошо. Пронзительно пела. Голос звучал всё громче, и Марина всё шла на этот голос, оглядываясь по сторонам, чувствуя, что вот-вот – и увидит она чудесную певунью.
И вот на перроне четвертого пути она наконец увидела ту, чей голос почуяла, ибо услышать его на таком расстоянии было невозможно. Это была девушка с очень бледной кожей, одетая в длинную хламиду ниже колен и в «Гриндерсы» на серьезной «танковой» подошве. Ее цвета воронова крыла длинные волосы были перехвачены на лбу кожаным ремешком, и больше не было на ней никаких украшений, если не считать бус из звериных зубов и клыков, мерно вздымавшихся на ее неожиданно полной груди всякий раз, когда девушка набирала в легкие побольше воздуха перед очередным куплетом.