Белый Бурхан

Андреев Г Белый Бурхан

Г.Андреев

Белый Бурхан

ЧАСТЬ 1

МИССИЯ ОСОБОЙ СЕКРЕТНОСТИ

Человеческое счастье состоит из 77 частей и включает в себя всю жизнь.

Бурятское поверье Глава первая

ХОВРАК ПУНЦАГ

Выкрученное и надорванное в мочке ухо покраснело, припухло и болело. Даже дотронуться до него нельзя ни рукой, ни краем шапки, и это мешало Пунцаг привык спать на левом боку, отвернувшись лицом к стене, чтобы не видеть, как баньди1 Жавьян снимает одежды и с сухим треском давит зубами расплодившихся в них насекомых. Парню всегда становилось не по себе от этого зрелища, и в глубине души он боялся за своего наставника: ведь Будда запретил убивать живое, хотя и не запретил есть мяса... Вот за это умствование и выкрутил ему Жавьян ухо!

- Ты - грязь, навоз, мусор! - прошипел лама зло, не заметив даже, что у послушника брызнули слезы от нестерпимой боли. - Может, ты, сопляк, палок давно не пробовал?

Спросил, хотя и знал, что палками по пяткам мальчишку уже били. Первый раз, когда он нечаянно разорвал оброненные четки самого ширетуя Жамца, услужливо подхватывая их с пыльного пола и опережая медлительного Жавьяна, не заметив, что тот наступил на них. А второй, когда Пунцаг поднял серебряную монетку, упавшую с жертвенника, чтобы положить ее на место, а лама-наставник отвел своего ховрака к стражникам, понимая, что за кражу с жертвенника в дацане2 полагалось самое строгое наказание. И не только палками - его могли зашить в сырую воловью шкуру живьем и бросить со стены монастыря в реку! Да только тот, кто был однажды наказан, всегда виноват: грязь легко отмыть с тела, но как ее отмоешь с замаранной души?

Пунцаг тихо всхлипнул не от боли, а от обиды и тотчас размазал слезы ладонью: здесь, в дацане, учат не только тибетским молитвам, но и терпенью хубилганов - живых богов... Ховрак настороженно покосился на своего ламу: не заметил ли? Но тот лениво крутил молитвенную мельницу хурдэ и лицо его было бесстрастным - сегодняшней святости баньди хватило бы и на самого хутухту! Но вот он остановил священную машину, потер онемевшие пальцы, и тотчас ухмылка тронула его подсохшие губы:

- Печенку сырую ешь, хубун! Только от нее в человеке все здоровье и сила! - Жавьян подумал немного и со вздохом добавил: - Не быть тебе ламой, ховрак!.. Слаб ты духом и телом для святой жизни!.. Так и умрешь ховраком в дацане!..

Сто восемь лун назад привел Пунцага в дацан отец, на глазах у стражников и дежурившего на воротах ламы простился с ним, как с покойным: кто уходил в монастырь, тот уходил для семьи живым в могилу... Теперь, наверное, и забыли его в родном доме. Может, и отца давно нет, и матери, и сестер? А он так любил младшую, Чимиту!

Хорошо тогда жилось Пунцагу! Его баловала мать, приучал к мужской работе отец, пока судьбой не распорядился бродячий лама, проводивший по деревням обязательный гурум амин золик3... Заметив любопытные глазенки мальчишки, ласково позвал его с собой на изготовление соломенного чучела, в которое надо было загнать духов болезни деда. Получая плату за совершенный обряд, лама буркнул: "Хочешь покровительства неба - отдай сына в дацан! Пусть всю жизнь молится за вас, грешных!"4 Совет ламы - всегда приказ, и вот он, единственный сын у отца, здесь... Уже сто восемь лун... А сто восемь число священное!..

Нащупав подстилку, Пунцаг вздохнул и опрокинулся на спину: что вспоминать и зачем? Он - ховрак-прислужник и умрет им, не достигнув даже святости коричневого ламы - баньди... Чужие молитвы, чужие люди кругом, чужой язык... А сколько лун живет в дацане сам Жавьян? Старый уже... Хорошо приглядишься - совсем старый! Жамц моложе его, а уже-высокий лама, гэлун5! Ширетуй дацана! Почему Жамц - гэлун и настоятель монастыря, а Жавьян только баньди и ничтожнейший из лам?

- Ты уже спишь, хубун? - вкрадчиво осведомился Жавьян. - Принеси свежей воды! Пить хочу.

У Жавьяна всегда так: только прилег - поднимайся;

только понес кусок ко рту - вставай на молитву; чуть зазевался или ослушался - подзатыльник, а то и пинок...

Пунцаг послушно поднялся, взял глиняную кружку, толкнул отчаянно застонавшую дверь, гулко застучал деревянными башмаками по каменным плитам пола. Мягкие и теплые гутулы здесь носили только ламы, да и то не все. Ламе нельзя тревожить священного покоя дацана. Ховраку - можно, он не человек и не лама, он - скот. Скот, который умеет не только работать, но и говорить. Правда, работать ховрак должен всегда, а говорить, когда его спросят. Любой лама может взять Пунцага за второе ухо и отвести к себе, заставить доить коров и сбивать масло, рубить дрова и топить очаг, мыть пол и чесать ламе пятки и спину... А ведь и в этом дацане есть ховраки, которые за пояс-терлик заткнут любого ламу! Но они - проданные в дацан за разные провинности, и им тоже никогда не носить коричневых, красных или желтых одежд! Они жертвенные, искупающие вину своих предков...