Белые зубы

И снова надо было отвечать осторожно. Презрение к городскому транспорту стало для Гортензии утешением в старости. Она бросалась на одно слово, скажем «поезд», и извлекала из него мелодию («Северная ветка»), которая разрасталась до арии («Метро: подземная часть») и расцветала в главной теме («Метро: надземная часть») и, наконец, превращалась в страстную оперетту («Зло и несправедливость в Британском транспорте»).

— Э-э, на семнадцатом автобусе. На втором этаже было холодно. Может быть, я простудилась.

— Какое еще «может быть», юная леди. И вообще, чего это ты поехала на автобусе. Вечно их сначала три часа ждешь на остановке, на морозе, а потом, наконец залезаешь и на тебя со всех сторон дует, потому что какие-то идиоты пооткрывали все окна. В итоге промерзаешь до смерти.

Гортензия налила в пластиковый стаканчик какую-то прозрачную жидкость.

— Иди сюда.

— Зачем? — спросила Айри, заподозрив неладное. — Это что?

— Ничего. Иди сюда. И сними очки.

Гортензия подошла, держа ладонь горстью.

— Только не в глаза! С глазами у меня все в порядке!

— Хватит орать, не трогаю я твои глаза.

— Ну скажи мне, что это, — взмолилась Айри, пытаясь понять, что с ней собираются делать, и завопила, когда ладонь размазала ей жидкость по всему лицу от лба до подбородка.

— A-а! Жжет!

— Лавровишневая вода, — сказала Гортензия, как будто это было самое обычное средство. — Пусть жжется, жар как рукой снимет. И не думай смывать. Потерпи, пусть подействует.

Айри стиснула зубы. Ей казалось, что в лицо вонзилась тысяча иголок, потом их стало пятьсот, потом двадцать пять, а потом остался только румянец, как от пощечины.

— Итак, — радостно сказала окончательно проснувшаяся Гортензия, — ты все-таки сбежала от этой безбожной женщины. И простыла, пока до меня добиралась. Но никто тебя не винит, даже наоборот. Кому, как не мне, знать, что это за женщина! Вечно ее нет дома, она, видите ли, изучает всякие «измы» в университете, а муж и дочка сидят одни, голодные и совершенно заброшенные. Бог мой, неудивительно, что ты сбежала! — Она вздохнула и поставила на плиту медный чайник. — Не зря сказано: «И вы побежите в долину гор Моих, ибо долина гор будет простираться до Асила; и вы побежите, как бежали от землетрясения во дни Озии, царя Иудейского. И придет Господь Бог мой и все святые с ним». Это Захария. В конце концов, праведные всегда бегут от зла. Ах, Айри Амброзия… я всегда знала, что так будет. Все дети Господа в итоге к нему приходят.

— Ба, я не хотела искать Бога. Мне бы у тебя пожить и поучиться спокойно. Несколько месяцев… хотя бы до Нового года. Что-то мне нехорошо. Можно мне апельсин?

— Да, все они, в конце концов, возвращаются к Богу, — повторила Гортензия сама себе, кладя в чайник горький корень виноградной лозы. — Это не настоящий апельсин, детка. У меня тут все фрукты пластмассовые. И цветы тоже. Вряд ли Бог велел мне тратить деньги на скоропортящиеся продукты. Съешь лучше финик.

Айри с сомнением взглянула на сморщенные плоды.

— Значит, ты оставила Арчибальда с этой женщиной… Бедняжка. Мне он всегда нравился, — грустно заметила Гортензия, оттиравшая мыльными пальцами коричневый налет с чашки. — Я никогда не имела ничего против него самого. Он всегда был разумным человеком. Блаженны миротворцы. Мне всегда казалось, что он миротворец. Но дело в самом принципе. Если черная выходит за белого, ничего хорошего из этого не получится. Господь Бог не велел нам смешиваться. В этом и есть смысл Вавилонской башни. Бог хочет, чтобы подобное было с подобным. «Посему дано ему имя: Вавилон; ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле». Книга Бытия. Из смешения ничего хорошего не выйдет. Потому что не так задумывал Господь. Правда, ты исключение, — заметила она после короткой паузы. — Ты — вот единственное, что вышло хорошего из этого брака… Иногда смотрю на тебя, как в зеркало, — заметила она, приподняв подбородок Айри своими морщинистыми пальцами. — Ты вся в меня. Крупная! Бедра и ноги, попа и грудь. Моя мать тоже такая была. Тебя даже назвали в ее честь.

— Айри? — переспросила Айри. Она мучительно пыталась слушать, но чувствовала, что влажный туман жара вгоняет ее в сон.

— Нет, крошка. Амброзия! Благодаря этому имени ты попадешь в вечную жизнь. А теперь, — она хлопнула в ладоши, как будто поймав между ними следующий вопрос Айри, — иди спать. Ты ночуешь в гостиной. Сейчас дам тебе одеяло и подушку, а с утра поговорим. Я встаю в шесть, у меня много дел, так что даже не думай поспать после восьми. Слышишь меня?

— Угу. А как же бывшая мамина комната? Почему я не могу спать там?

Гортензия вышла из кухни и почти поволокла на себе Айри.

— Потому что. Есть некоторые обстоятельства, — загадочно заметила Гортензия. — Но объяснение подождет до утра. «Итак, не бойтесь их, ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и ничего тайного, что не было бы узнано». Это Матфей, — медленно проговорила она и вышла из комнаты.

* * *