Белые зубы

Незнакомец, случайно заглянувший в бильярдную О'Коннелла в надежде, скажем, услышать скачущий ирландский говор своих дедов или посмотреть, как красный шар рикошетит от борта и падает в лунку, будет разочарован, ибо не найдет внутри ни ирландского паба, ни бильярдной. С немалым смущением он станет рассматривать репродукции картин Джорджа Стаббса, изображающие скачки и соседствующие на покрытых коврами стенах с какими-то восточными письменами в рамках. Вместо стола для снукера обнаружится коричневый детина с жуткими прыщами, жарящий за стойкой омлет с грибами. Далее глаз с опаской уставится на развешанную от стены до стены и скрывающую других посетителей карту Арабских Эмиратов с пришпиленным к ней ирландским флагом. Потом вошедший заметит обращенные к себе взгляды — частью снисходительные, частью скептические; незадачливый посетитель осторожно попятится и поспешит прочь, по пути сбив картонную фигуру Вива Ричардса [50]в полный рост. Завсегдатаи за столиками рассмеются. «О’Коннелл» не место для чужих.

Семейные мужчины приходят в «О’Коннелл» ради совершенно иной семьи. Здесь нет родственных уз и авторитет в обществе нужно завоевывать.Для этого годами требуется упорно бездельничать, сачковать, ловить ворон, бить баклуши, плевать в потолок — и уделять данным занятиям гораздо больше досуга, чем обычно отводится на воспроизведение потомства. Необходимо стать настоящим знатокомэтого местечка. К примеру, иметь представление о том, почему «О’Коннелл» — ирландская бильярдная без бильярда и принадлежит владельцу-арабу. Почему прыщавый Микки жарит картошку с яйцами и бобами, или яйца с картошкой и бобами, или бобы с яйцами, картошкой и грибами, но никогда картошку с бобами, яйцами и беконом. Но вам, чтобы это выяснить, придется здесь довольно долго околачиваться. Во всех тонкостях мы с вами разберемся позже. А пока с нас довольно будет знать, что Самад и Арчи приходят в «О’Коннелл», как домой, чтобы отдохнуть от дома; уже десяток лет они заглядывают сюда между шестью (когда Арчи заканчивает работу) и восемью (когда Самад уходит в свой ресторан), чтобы обсудить все на свете — от откровения Иоанна Богослова до иен на услуги водопроводчика. И женщин. Гипотетически. Если мимо заляпанной желтком витрины «О’Коннелла» шла женщина (внутрь ни одна бы не сунулась), они расплывались в улыбке и принимались обсуждать — в зависимости от степени религиозности Самада в тот вечер — либо такие откровенности, как хотелось бы ее немедленно трахнуть или нет, либо просто преимущества чулок и колготок. Подобные разговоры неизменно приводили к великому спору: что лучше — маленькие груди (торчащие вверх) или большие (мягкие и тяжелые). Но ни разу речь не шла о реальных женщинах — влажных и жарких женщинах из плоти и крови. Вплоть до сегодняшнего дня. Беспрецедентные события последних месяцев требовали досрочной встречи у «О’Коннелла». В конце концов, Самад позвонил Арчи и выложил правду о том, в какой переплет он попал: о том, что он врал и продолжает врать, что его видели сыновья и теперь они день и ночь стоят у него перед глазами. Помолчав, Арчи сказал:

— Хреново дело. Что ж, тогда давай в четыре. Хреново дело. — В этом весь Арчи. Потрясающее самообладание.

Придя в бильярдную в 4:15 и не найдя его там, Самад в отчаянии обгрыз все имевшиеся у него ногти и рухнул на стойку, уткнувшись носом в горячее стекло, за которым хранились помятые гамбургеры, а взглядом — в открытку с восемью красотами графства Антрим.

От горячей витрины его лопаточкой отодрал Микки — повар, официант и хозяин заведения; он гордился тем, что знал по имени каждого посетителя и сразу мог распознать, если кто бывал не в духе.

— Осторожно.

— Привет, Микки, как жизнь?

— Как прежде, потихоньку. Но я-то ладно. А вот что такое с тобой стряслось, дружище? А? Я за тобой давно наблюдаю, как только ты вошел. Тебя будто дерьмом облили. В чем дело, расскажи дядюшке Микки.

Самад застонал.

— Да ладно тебе. Ты ж меня знаешь. Я сочувствующий представитель службы сервиса, рот до ушей, мать его так, и, знаешь, я бы тоже нацеплял красный галстучек и красную шапочку, как те пижоны у мистера Гамбургера, если б моя чертова головенция была чуток поменьше.

Микки не преувеличивал. Голова у него была такая огромная, как будто его прыщам однажды стало тесно и они потребовали себе дополнительное пространство.

— Так в чем беда?

Самад взглянул на его большую красную голову.

— Я всего лишь жду Арчибальда, Микки. Не волнуйся, пожалуйста. Все наладится.

— Рановато чуток, а?

— В смысле?

Микки обернулся и взглянул на циферблат, с незапамятных времен заляпанный окаменевшей яичной жижей.

— Рановато чуток, говорю! Для вас со стариной Арчи. Обычно я вас жду в шесть. Одна порция яичницы с картошкой, бобами и грибами. И один омлет с грибами. Варианты зависят от времени года.

Самад вздохнул.

— Нам нужно о многом поговорить.

Микки вытаращил глаза.