Белые зубы

— Хорошо… Если мне позволено обратиться к… — Доктор ждал, что Арчи назовет свое имя, но тщетно. — Лейтенант… Если мне позволено обратиться к тебе, лейтенант, то замечу, что ты, судя по всему, стоишь на… э-э… у нравственного путевого камня.

Арчи не знал, что такое путевой камень. В уме возник Уэльс с его угледобычей и каменоломнями. И как всегда в затруднительной ситуации, он сказал:

— Вот те на!

— Да-да. — Доктор Болен приобретал уверенность: прошла целая минута, как его не расстреляли. — Мне кажется, ты стоишь перед дилеммой. С одной стороны… Я не верю, что ты хочешь меня убить…

Арчи расправил плечи.

— Слушай, солнце…

— А с другой, ты обещал своему ревностному другу это сделать. Более того…

Трясущиеся руки доктора задели его сигарету, и серый пепел припорошил сапоги.

— С одной стороны, у тебя есть долг перед своей родиной и убеждениями. С другой — я человек. Я с тобой разговариваю. Так же, как ты, я дышу и истекаю кровью. И ты ничего наверняка обо мне не знаешь. Так, только слухи. В общем, я понимаю твое затруднение.

— Вот еще. У кого из нас затруднение, так это, солнце, у тебя.

— И все-таки, пусть я тебе и не друг, у тебя есть долг передо мной как перед человеком. Долг справа, долг слева — ты в ловушке. Ситуация весьма интересная.

Арчи шагнул вперед, и автоматное дуло замерло в пяти сантиметрах от лба доктора.

— Все сказал?

Тот хотел сказать «да», но у него никак не получалось.

— Хорошо.

— Подожди! Пожалуйста. Ты знаешь Сартра?

Арчи сердито фыркнул.

— Нет, у нас нет общих друзей, я это точно знаю, потому что друг у меня один и его зовут Икбал. Хватит, я тебя сейчас убью. Извини, но…

— Он не мой друг. Он философ. Сартр. Мсье Жан-Поль.

— Кто? — с подозрением спросил раздраженный Арчи. — Француз он, что ли?

— Да, он великий француз. Мы пересеклись с ним в сорок первом, когда его посадили в тюрьму. И у него была, на мой взгляд, такая же проблема, как у тебя.

— Говори, — помолчав, произнес Арчи. Чужая помощь ему не помешает.

— Проблема следующая, — продолжал доктор Болен, борясь с учащенным дыханием и обливаясь потом так, что в ложбинках у основания шеи собрались две лужицы. — Что делать молодому студенту-французу: остаться в Париже и ухаживать за больной матерью или ехать в Англию и сражаться против национал-социалистов в рядах французского Сопротивления. И, памятуя о том, что существует много разновидностей долга — например, мы должны подавать милостыню, но не всегда подаем, это желательно, но не обязательно, — помня об этом, скажи, как он должен поступить?

Арчи поднял его на смех.

— Ну и вопросик! О чем тут думать? — Он отвел дуло от лица доктора и постучал им по своему виску. — В общем и целом надо делать то, что для тебя важнее. Пусть решит, кого он больше любит — страну или престарелую матушку.

— А что, если ему в равной степени важно и то, и другое? Равно дороги и страна, и престарелая матушка? Что тогда ему делать?

Арчи стоял на своем.

— Что-нибудь одно — и довести дело до конца.

— Тот француз думает так же, — сказал доктор, пытаясь улыбнуться. — Если оба императива тождественны, выбери что-нибудь одно и, как ты говоришь, доведи дело до конца. В конце концов человек делает себя сам. И он ответственен за то, что он делает.

— Ну и ладно. Кончен разговор.

Арчи расставил ноги, распределил вес, приготовившись к отдаче, и снова вскинул автомат.

— Но, но, пожалуйста, мой друг… попробуй подумать… — Доктор рухнул на колени, подняв столб пыли, которая опала, как вздох.

— Вставай. — Арчи в ужасе задохнулся, увидев потоки крови из глаз, руку на своей штанине и губы, припавшие к сапогу. — Пожалуйста, не надо…

Но доктор крепко обхватил колени Арчи.

— Подумай, пожалуйста, все ведь может случиться… Может, я сумею оправдать себя в твоих глазах… может, ты ошибаешься, и твое решение отзовется тебе, как Эдипу, — страшным, безобразным образом! Никогда нельзя знать заранее!

Рывком, за тощую руку, поставив доктора на ноги, Арчи прорычал:

— Послушай, приятель. Не зли меня. Я тебе не гадалка, черт возьми. Завтра может настать конец света — вот все, что я знаю. И я должен сделать этой сейчас. Сэм меня ждет. Прошу тебя, — добавил он, чувствуя, что руки трясутся и решимость тает, — прошу, замолчи. Я тебе не гадалка.

Но доктор снова съежился, как черт в табакерке.