Белые снега

— Откуда такая сила у бедных? — удивился Каляч.

— Их много — в этом их сила, — заключил Млеткын.

Омрылькот смотрел на шамана. «Да, Млеткын набрался мудрости в стране белых людей. Мудрости, смешанной с хитростью. А это тоже большая сила».

Женщина убрала кэмэны и расставила чашки.

— Какой сахар подавать? — спросила она Омрылькота.

— Давай русский. Он крепкий и сладкий.

Отпив чаю, Омрылькот вытащил тетрадку-блокнот внука и подал Млеткыну.

— Погляди, может, что уразумеешь.

Млеткын небрежно принял блокнот. Он уже успел изучить тетрадки школьников. На каждой было написано имя владельца, а на первой странице обозначен знак «А», похожий на каркас кочевой яранги или же распялку для песцовой шкурки. Племянница Рытыр пояснила, что этот звук получается, если широко открыть рот и как бы застонать от нестерпимой боли.

— А-а-а! — простонал шаман, и все удивленно уставились на него. Омрылькот даже подумал, что старик подавился рыбьей косточкой. Но на лице шамана было не страдание, а лукавство и многозначительность.

— Так звучит знак, обозначенный здесь, — заявил шаман таким тоном, словно отгадывал волю духов. — А тут, — он показал на обложку, — написано имя вашего внука Локэ.

Блокнот долго переходил из рук в руки, и каждый считал своим долгом внимательно рассматривать знаки, обозначающие имя мальчика.

— Конечно, — продолжал Млеткын, — Красная Сила может нагрянуть в любое время, едва только до Анадыря дойдет весть о том, что в нашем селении притесняют большевиков. У них есть такие шесты, с помощью которых они переговариваются на большом расстоянии.

— Машут? — спросил Каляч.

— Нет, птичьим щебетанием, — пояснил шаман. — Тонким птичьим щебетанием. На высокий шест натягивают металлическую бечевку, садятся, закрывают уши кожаными накладками и переговариваются птичьим голосом.

Это выглядело неправдоподобно. Но Омрылькот слушал, подозревать Млеткына во лжи у него не было оснований: с чего это в таком серьезном деле шаман будет выдумывать? Птичьи голоса… Может, это каким-нибудь образом связано с именем самого учителя, с именем, родственным священному Ворону?

— Однако у наших русских не видно шеста с металлической бечевкой и нет накладок на ушах, — заметил Каляч.

— Может, не успели распаковать. Пока надобности нет, — предположил Млеткын.

В чоттагин вошел Локэ. Он аккуратно поставил к стене санки с полозьями из моржовых бивней и подошел к столику. Женщина принесла ему рыбы.

— О чем говорил вам учитель? — спросил его Омрылькот.

— Очень много разговору было, — серьезно ответил Локэ. — Потыр Каколевич говорил, а Тэгрын сильно потел. О новой жизни рассуждали. И если мы будем усердны, то к концу зимы начнем различать знаки и узнавать начертанное.

Локэ рассказывал обстоятельно, стараясь припомнить слова учителя, переведенные Тэгрыном.

— На хорошо выделанных тонких шкурках, сшитых вместе, начертана эта мудрость, как у русских шаманов — попов…

— На попов, что ли, вас будут учить? — усмехнулся Каляч.

— Коо, — пожал плечами мальчик. — Может, и так… Но главное — мы будем делать революцию!

— Что? — переспросил Млеткын.

Он уже слышал это слово. В Сан-Франциско. Американцы много говорили об этом. То, что произошло в России, и называлось этим металлически звенящим словом.

Когда насытившийся мальчишка вполз в полог, Млеткын сказал:

— В Красной Силе много опасного, грозного для нашей жизни.

— Оружие? — спросил Каляч.

— Оружие и у нас есть, — заметил шаман. — Они лишают свободы тех, кто препятствует их делам.

— Связывают или сажают на цепь? — предположил Омрылькот.

— Запирают в сумеречном доме.

— Какомэй![15]—дружно воскликнули слушатели.

— Человек не видит ни настоящего света, ни друзей — его увозят далеко от родной земли…

— Наказание тоской, — уразумел Омрылькот. — Как это жестоко!

— Что же нам делать? — шепотом спросил Каляч.

— Внешние силы могут оказаться на нашей стороне, — важно заявил Млеткын, поймав на себе недоверчивый взгляд Омрылькота. — Проявление внешних сил может быть разным — бедствие какое-нибудь… снежная лавина, скажем… или что другое…

Омрылькоту оставалось только дивиться про себя хитрости шамана: вероломство у него в крови, но настоящей силы нет, потому что Млеткын по натуре человек ленивый.

Млеткын, пряча голову в просторный капюшон, отороченный росомашьим мехом, шагал под мокрым ветром, дующим с моря: он торопился к себе.

— Кыкэ вай! Всю воду мне расплескал! — неожиданно услышал шаман.

Оказалось, он столкнулся с Наргинау, хозяйкой соседней яранги.

Ручеек замерзал. Воды оставалось на самом донышке ямок, и надо было долго скрести по льду ковшиком, чтобы набрать ведро питьевой воды. Пройдет еще несколько дней, и она исчезнет совсем. Придется добывать из снега или льда.

— А, Наргинау! — воскликнул шаман. — Ты все молодеешь. Тоскуешь, однако, по своему тангитану?

— Чего уж тосковать по нему, — вздохнула Наргинау. — Он уехал, забыл меня. Приворожил бы мне нового тангитана.

— Уж слишком он для тебя молод, — укоризненно заметил шаман, примечая про себя, что Наргинау сейчас в той самой поре, когда любая женщина сладка, как перезревшая морошка: дотронься — и брызнет соком.