Белые снега

С севера надвигались ледяные поля. Их еще не раз отгонит южным ветром, и все же это значило, что лето безвозвратно кончилось, кончилась пора мореплавания.

Все, кто следил за забоем моржей, начали спускаться вниз. Народу было много. Женщины тащили на спине большие кожаные мешки, несли в руках специальные женские разделочные ножи-пекули.

На лежбище закипела работа. Каждый знал, что ему принадлежит: дележ добычи на моржовом лежбище был установлен испокон веков. Владельцы байдар и вельботов могли не беспокоиться: то, что им полагалось по праву, они забирали тут же — тщательно сшитые кымгыты[12], моржовые кожи, головы с бивнями, сердца с белыми жировыми прожилками, темно-коричневые печени.

Проголодавшиеся люди ели прямо на берегу сырую печень, очищенные кишки, мягкие хрящи ластов, бронхи.

Млеткын запустил руки в моржовый желудок и принялся вылавливать жирных моллюсков, полусладких, полусоленых, необыкновенно вкусных. Все торопились: надвигалась ночь.

Часть кымгытов сносили на высокий берег, складывали в углубления в прибрежных скалах и заваливали тяжелыми камнями, чтобы ни песцы, ни росомахи, ни белые медведи не смогли до них добраться.

В сумерках вельботы миновали пролив Пильгын и вышли из лагуны в открытое море, чтобы приблизиться к месту, где только что располагались моржи. Теперь запрет на шум был снят, и гребцы орали вовсю, гоня вельботы но густой, студеной воде.

На узкой галечной косе стало людно. С моря прилетели не успевшие уйти на юг чайки, чтобы последний раз в этом году полакомиться свежатиной.

Пэнкок взял кымгыты, которые готовила ему мать. В полость между мясной и жировой стенкой складывали куски сердца, печени, очищенных кишок. Такой кымгыт в морозный зимний вечер — изысканное лакомство. Его рубили только в особо торжественных случаях, когда приезжал хороший гость.

Темнота накрыла галечную косу.

Большую часть кымгытов сволокли в ямы, заложили камнями. Необработанное мясо закопали в не тающую снежницу, а потом еще раз прошлись по всей косе, чтобы на ней не осталось ни костей, ни обрезков.

Люди погрузились на вельботы и байдары, осевшие под тяжестью груза по самые кромки бортов. Но это было не опасно: море было спокойно — от холода вода загустела.

Последним с косы уходили Омрылькот и шаман Млеткын.

Омрылькот окликнул Пэнкока.

Млеткын кивком указал на усатую моржовую голову с широко раскрытыми глазами. Пэнкок взял ее и подтащил к воде, туда, где не было вельботов.

С моря несло холодом, сыростью и запахом свежего соленого льда.

Млеткын встал у самой воды, обратив горящий взор в темноту.

— Все сущее и великое, — сказал он вполголоса. — Мы приносим тебе благодарность за милость и доброту. Все невидимое и доброе, мы теплоту своего сердца обращаем к тебе… Мы поступили так, как ты повелел, и приносим з жертву эту голову. Пусть она будет знаком благодарности от твоих детей, живущих в Улаке.

Млеткын произносил слова старинной молитвы и чувствовал, как он на самом деле переполняется чувством великой благодарности и радости от мысли, что впереди обеспеченная зима, переход через холода и пурги к новой весне, к новой жизни.

В сущности, все зависит от человека. И эти слова, которые мы говорим богу, направлены больше внутрь говорящего, чтобы укрепить его в собственных силах, придать ему уверенность… Конечно, великое дело иметь много, но и дух человеческий, его крепость, сила тоже не последнее…

Закончив молитву, Млеткын обратил взор на Омрылькота. Теперь шаман догадался, как неуютно на сердце у великого человека. На его лице заботы и следы трудных мыслей. И он не знает, что делать. Нет, дело не в грамоте, не в значках на белом, как свежий снег, листке бумаги, а в том, что пришла власть бедных, власть тех, кто ничего не имеет… Вот что тревожит Омрылькота, Гаттэ, Вамче, Вуквуна. В этой неуверенности нельзя упустить своей выгоды. Он, шаман Млеткын, познавший стремления белого человека, его сущность, не только спасет Омрылькота и Вамче, но и сделает так, что эти могущественные и великие эрмэчины не смогут обойтись без него.

Млеткын улыбнулся уголками губ и громко сказал:

— Я кончил.

5

Вельботы плыли во тьме, но вот вдали мелькнул один огонек, другой: это оставшиеся в Улаке давали знать, что ждут на берегу.

Пэнкок стоял на носу вельбота и всматривался в темноту надвигающегося берега. Сегодня ночи не было. Она прошла, не дав сомкнуть глаз, полная радостного труда. Как хорошо жить на земле, когда есть еда, когда нет тревоги за завтрашний день, когда ты молод, полон сил и ожидаешь предстоящего чуда — свидания с удивительными глазами, в которых вместились тепло и нежность всего мира.

Пэнкок различил на берегу горящий костер. Это было необычное пламя — высокое, плотное, увенчанное густым жирным дымом.

Все с тревогой уставились на костер. Наконец Млеткын высказал догадку:

— Да это жирный камень[13] жгут тангитаны!

Когда вельботы причалили, все убедились в том, что шаман был прав. Учитель и милиционер с почерневшими лицами сидели у костра.

Омрылькот подозвал Тэгрына и велел перевести русским: