Белые призраки

— Кто они? — спросил немец у провожатого. И колхозник, желая спасти советских людей и вместе с тем сознавая, что ему грозит смерть, если немцы разоблачат обман, ответил: «Это полицаи… Возвращаются в деревню… после ночного патрулирования по степи…»

* * *

Щепотка махорки, эта счастливая придумка нашего командира не была случайной: мгновенная догадка, быстрый и точный маневр и, главное, выдержка составляли суть его характера. Все эти черты я не раз отмечал на всем своем пути по фашистским тылам вместе с капитаном, ныне полковником, Героем Советского Союза Евгением Ивановичем Мирковским.

У СТАРОЙ СОСНЫ

Коммунист Касым Кайсенов, в годы минувшей войны трижды ходивший в тыл врага на выполнение специальных заданий, рассказал мне одну из самых драматических былей партизанской войны. Я передаю ее так, как услышал.

— В группе нас было семеро. Мы хорошо знали друг друга, бывали вместе во всяких переделках, уверены были один в другом и со спокойным сердцем шли на новое задание — нас должны были забросить на территорию захваченной оккупантами Западной Украины, в район Карпатских гор.

Все мы: и командир группы — коренастый, немногословный, чуть медлительный Саша Ткаченко, и тоненькая, смешливая, со вздернутым носиком Зина-радистка, и Володя Кумко — «Зинкина тень», как шутя товарищи называли черноглазого стройного парня, одного из лучших наших подрывников, да и другие ребята, все были охвачены одним желанием — поскорее приступить к делу. Однако штаб почему-то задерживал наш вылет.

Стояли солнечные дни, вечера были теплые, ясные.

По вечерам мы разжигали на берегу реки костер и долго сидели, глядя на тлеющие угли, молчали. С тихим всплеском накатывалась на берег волна, легкий ночной туман поднимался над скошенным лугом. Темнело.

Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина, —

негромко запевал Володя Кумко любимую песню Зины, и мы подхватывали все вместе знакомые слова.

Грусть, тишина, мысли о доме, о земле, захваченной врагами, о войне — все сливалось для нас в эти минуты. Невольно мы начинали думать о предстоящем вылете, о задании, тревожились: скорее бы…

И вот наконец пришел час, когда мы оказались в самолете. Над линией фронта машина попала под огонь фашистских зениток. Летчикам удалось вывести «дуглас» из-под огня, но с курса они сбились. Нам пришлось прыгать в сплошном тумане прямо на лес.

Несколько часов ушло на то, чтобы отыскать друг друга… Собрались не все: пропала Зина-радистка, а с нею — рация, шифры, часть адресов для связи с местным подпольем. Всю ночь мы искали Зину, а когда стало светать, увидели ее висящей на большой одинокой сосне, что чудом держалась на краю пропасти. При спуске парашют Зины зацепился за верхушку дерева, стропы захлестнули Зинины руки, и она висела с поднятыми кверху руками, обессилевшая, временами теряющая сознание, измученная. Мы не могли тотчас помочь ей: высокая, метров в двадцать — двадцать пять, сосна не имела внизу сучьев. Ствол ее, голый, гладкий, в два обхвата, был тверд как камень, и наши ножи не могли справиться с сосной. Но мы не теряли надежды — взбирались по стволу метр за метром, соскальзывали и снова лезли и падали, двое из нас чуть не сорвались в бездну. Выбившись из сил, отдыхали и снова, подставляя друг другу спины, лезли наверх. Вот уже пять метров иссечено зарубками, восемь, девять… Почти рядом нижние сучья.

И вдруг раздался отчаянный крик Зины:

— Немцы! Немцы с собаками! Целый отряд! Идут сюда!

Подбежал наш дозорный:

— Немцы! Лес прочесывают!

Еще отчаяннее закричала Зина:

— Ребята! Не оставайтесь здесь! Уходите! Стреляйте в меня! Стреляйте и уходите!

Ноги подкашивались от этого крика.

Что делать?

Нас горсточка, а немцев целый отряд. Вступать в бой бессмысленно — последовал бы неминуемый разгром группы, а следовательно, и провал всей важной операции. Оставить им Зину на растерзание тоже нельзя.

А Зина кричала:

— Вовка! Что же ты медлишь? Не убьешь меня, я под пытками все расскажу, ведь у меня адреса явок и шифр… Я не выдержу… Я трусиха. Стреляйте, голубчики, братцы, так вы наших людей спасете. Не оставляйте меня фашистам живой.

Последнюю попытку подняться к Зине сделал Володя. Изо всех сил обхватывая ствол, отчаянно цепляясь обломанными ногтями за выступы коры, он поднимался все выше и выше. И сорвался, упав на край пропасти. От гнева и бессилия он заплакал, уткнувшись лицом в ладони.

Яростный лай собак становился слышнее. Вот-вот появятся немцы. И командир группы отдал приказ взорвать сосну…

Трясущимися руками Володя закрепил взрывчатку у сосны, поднес спичку к коротенькому бикфордову шнуру. Сверху донеслись слова Зины: «Прощайте, това…»

Раздался взрыв. Сосна рухнула в пропасть.

Мы стояли молча, сняв шапки, а слезы бежали и бежали по нашим щекам. Затуманенными глазами каждый, не отрываясь, смотрел туда, куда только что упала сосна.

Саша Ткаченко, «железный Сашко», как его называли товарищи, тыльной стороной ладони вытер слезы, торжественно и строго сказал:

— Вечная слава тебе, героический наш человек!

— Слава! — прошептал вслед за ним каждый из нас.