Белые мыши

Бармен оглядывает меня с головы до ног, и по спине моей пробегает холодок смущения. Слово «мода» подразумевает некую общность. По крайней мере, молчаливое согласие относительно того, что является и что не является модой, la mode, определенным видом поведения. А на мне одежда «Дольче и Габбана», совсем новенькая, дня четыре как с подиума, и чтобы поверить, будто это и есть мода, приходится трижды подумать. Я нуждаюсь в соседстве Луизы, оно придает мне уверенность, необходимую для того, чтобы болтаться по Парижу в этом облачении суперзвезды: чтобы не сомневаться – сколько ни есть на свете людей, все они непременно захотят вырядиться подобным же образом. А стоит мне отвести глаза от ее глаз, и я начинаю испытывать неловкость. Я уже собираюсь сказать бармену, что передумал, что диск мне не нужен, но тут ловлю в зеркале бара свое отражение и ощущаю прилив уверенности в себе. Я вижу себя глазами Луизы и разделяю ее веру в то, что нет ничего проще, чем разгуливать в таком вот одеянии. Парень я видный, так чего ж мне не одеваться и не вести себя подобным образом?

Встретясь глазами с барменом, я называю цену: «Trois cents francs». [23]Это тридцать фунтов, раза, должно быть, в два больше, чем стоит диск. Вытаскиваю из кармана комок банкнот и разглаживаю их на стойке.

– Хорошо. – Бармен отходит к плееру, выщелкивает диск и вручает его мне. Уложив диск в футляр, отворачиваюсь, все еще чувствуя: я плыл, задерживая дыхание, под водой, а стоит мне усесться рядом с Луизой, как я словно бы вынырну на поверхность.

Когда я возвращаюсь к ней с нашим шампанским, Луиза как раз отшивает какого-то заигрывающего с нею француза. Она умеет делать это одними глазами, даже не открывая рта. Вскоре француз обращается в бегство. Размашистым жестом водружаю на столик ведерко и бутылку, и Луиза тут же говорит:

– Плесни мне.

Конечно, я прошлой ночью напился. И через несколько минут напьюсь снова. Хотя, с другой стороны, не так уж и напился – проснулся-то я без каких-либо признаков похмелья и без помышлений о ритуальном самоубийстве, которое обдумываю каждое утро. Проснулся, улыбаясь, потому что думал о Луизе. И когда открыл глаза, она лежала рядом, улыбаясь в ответ мне. Джемовому Джейми.

Скорее всего, нас разбудил сотовый телефон. Звук прошел мимо моего сознания, и, когда Луиза спросила, давно ли он звонит, я не понял, о чем речь. Она потянулась через меня, ерзая по моей груди, нашаривая под кушеткой сумку. Вытащила телефон Стэна, выключила и швырнула через все купе. Я следил за тем, как он по дуге пролетает мимо окна. Опустить шторку мы так и не удосужились, и теперь за окном проносилась ярко освещенная сельская местность. Когда мы опять принялись целоваться, я все время чувствовал, что занимаемся мы этим у всех на виду, что нас видно в открытое окно. Я спросил у Луизы, каков я на вкус.

– Как мой ребенок, – ответила она.

Я целовал ее груди, кожу вокруг их бледных, набухших венчиков. Духи Луизы глубоко впитались в поры ее кожи. Я узнал их запах, она пользовалась ими в те летние дни – ДК – до Корнуолла. Воровала, должно быть, у соседских мамаш. Поэтому, когда Луиза спросила, какова на вкус она, я, хоть и мог бы говорить об этом часами, ответил:

– Как прошлая ночь.

– Сейчас я покажу тебе одну штуку, – сказала она, выбираясь из постели. У нас осталась валяться в раковине нераскупоренная бутылка шампанского. Луиза начала потряхивать ею, пританцовывая, с улыбкой скверной девчонки на устах. – Потряси-ка ты, малыш, теперь твоя очередь.

Я поднял вверх руки.

– Только в меня не целься.

– Смотри, – она оттянула крепким, наманикюренным ногтем проволочное ушко, открутила его. Пробка так впечаталась в потолок, что я ошеломленно вздрогнул, испугался, как бы она рикошетом не прибила меня. Прошла микросекунда, прежде чем я снова взглянул на Луизу.

Бутылка торчала у нее между ног.

– Шампанский душ.

Луиза дрожала и улыбалась, светлая эспаньолка лобковых волос искрилась капельками шампанского.

– Шампанский душ? – Отродясь о таком не слышал. – Так действительно делают или ты только что это придумала?

– Еще как делают, – она провела пальцем вдоль промежности и смахнула блестящие капельки винной росы. – В полевых условиях, если не знают, когда удастся принять настоящий душ.

Пока она приближалась ко мне, глаза мои оставались прямо на уровне порозовевших от смущения складок кожи, облегавших ее палец, желтоватых и гладких от бразильского притирания.

– Это даже лучше, чем душ, потому что – каково оно, по-твоему, на вкус?

Именно этот вопрос и не давал мне покоя.

– Придется тебе попробовать, малыш.