Белые манжеты

Будто однажды на больших маневрах перед самым выходом в торпедную атаку посредник «вывел из строя» командира лодки и велел старпому возглавить корабельный боевой расчет. Старпом совершенно не был готов к этой роли, и с ним случилось что-то вроде шока. Он сжимал микрофон боевой трансляции и не мог выдавить из себя ни слова. Текли драгоценные секунды… И тогда из закоулка центрального поста, там, где мерцал светопланшет надводной обстановки, выбрался капитан-лейтенант Абатуров, взял у старпома микрофон и блестяще провел атаку! То было явление Золушки на торпедном балу.

После маневров «неперспективный офицер» был назначен старпомом этой же лодки, минуя ступень помощника командира. А еще через пару лет получил направление на Классы командиров подводных лодок. Тут судьба подставила подножку. На медкомиссии выявилось, что правый — «перископный» — глаз Абатурова близорук. С таким зрением не то что в командиры идти, из плавсостава списываться надо.

Другой бы запил от такого выверта фортуны. Но Абатуров ухватил рукояти командирского перископа как быка за рога.

Кто его надоумил — неизвестно, но только оказался он на другой день после медкомиссии в Москве у знаменитейшего профессора-окулиста. Чтобы попасть к нему в институт и записаться в очередь на прием, надо было записаться прежде в очередь к гардеробщику, ибо в многоместной раздевалке не хватало номеров для всех страждущих. Запись велась ежеутренне за час до начала работы метро.

Как удалось Абатурову, человеку без «мохнатой руки» в столице, попасть в первый же день приезда к профессору, легенда умалчивает, ибо тут меркнет фантазия мифотворцев. Известно лишь одно, что старик-гардеробщик полвека тому назад служил на линкоре «Парижская коммуна» вещевым баталером и с тех пор питал большое уважение к черным флотским шинелям…

Профессор-окулист сделал всего лишь вторую успешную операцию по хирургическому устранению близорукости. Абатуров согласился стать третьим пациентом и расписался в бумажке, которая снимала с глазного хирурга ответственность в случае неудачи.

Через полмесяца капитан-лейтенант с серебряной лодочкой на груди увидел свою фамилию в списке принятых на Классы — увидел двумя глазами с дистанции, как он уверял, в один кабельтов.[2]

Много позже, после Классов, когда командиру подводной лодки капитану 3-го ранга Абатурову сказали, что если он не подаст нынче рапорт в Морскую академию, то в следующем году он не пройдет туда по возрастному цензу, «неперспективный» командир рапорта так и не написал. Ушел в очередной поход, из которого вернулся с орденом Красной Звезды.

Вот такой человек заглянул к концу голицынской стажировки в старшинскую и, сбив пилотку на затылок, весело спросил:

— Ну что, мичман, придешь к нам служить?

И судьба Дмитрия Голицына решилась в тот же миг.

— Приду, товарищ командир!

* * *

Подводная лодка дрейфовала в Средиземном море. С мостика приказали открыть гидроакустическую вахту, и мичман Голицын, не чуя ничего дурного, включил аппаратуру на прогрев. Через несколько минут бодро прокричал в микрофон:

— Мостик, горизонт чист! Акустик.

Динамик откликнулся голосом командира:

— Прослушать горизонт в носовом секторе!

Голицын прокрутил штурвальчик поворота антенны, но в наушниках по-прежнему стоял мерный жвачный шум волны, заплескивающейся на корпус субмарины.

— Мостик, горизонт чист! — еще раз доложил мичман.

— Акустик, прослушать горизонт по пеленгу… градусов!

Капитан 3-го ранга Абатуров хорошо владел голосом, но сейчас сквозь стальную мембрану явно прорывались нотки раздражения.

Как ни вслушивался Голицын в подводную даль, ничего, кроме шорохов, треска да монотонных стонов самцов горбыля, расслышать не мог. Осенью в здешних водах Средиземного моря стоит «глухая» гидрология: как будто гидрофоны накрывают толстым ватным одеялом.

— Горизонт чист, — сообщил Дмитрий, уже не ожидая ничего хорошего.

— Мичману Голицыну, — взорвался динамик, — прибыть на мостик!

Он передал вахту старшине 1-й статьи Сердюку и пронырнул сквозь переборочный и рубочные люки на мостик.

— Товарищ командир, мич…

Абатуров прервал рапорт сердитым кивком в сторону длиннющего танкера, загромоздившего полгоризонта. Танкер проходил так близко, что без бинокля можно было разглядеть и голубополосый греческий флаг, и полуголого матроса, который катил по верхней палубе на красном велосипеде, и черноволосую гречанку, из-под руки разглядывавшую диковинный подводный корабль.

— Вот он, твой «чистый горизонт»! — не выдержал Абатуров.

Самое обидное, что при сцене посрамления старшины команды акустиков присутствовал и боцман — старший мичман Белохатко. Боцман стоял рядом с командиром, смотрел на Голицына сверху вниз — с мостика в ограждение рубки, и обожженные солнцем губы насмешливо кривились: «Глухарь ты в белых манжетах… И за что тебя Родина севрюгой кормит?!»

Можно не сомневаться, именно такую тираду выдаст он нынче за обедом, и вся мичманская кают-компания дружно захмыкает, заулыбается…