"Белые линии"

Стейскал перебил его:

— Поэтому вы его так и избили? Когда мы его брали, его лицо было разбито в кровь.

Сганел осекся, словно прикусив язык. События этого невероятного вечера пролетели перед его глазами со страшной быстротой. А было все так...

Как только после выстрела в кафе началась суматоха, Павел Данеш выбежал через открытую дверь служебного выхода на пропахший вином дворик. На улице уже завывали сирены дежурных полицейских машин. Их пронзительный вой наполнил все его существо страхом, и он в отчаянии стал искать хоть какую-нибудь щель, чтобы улизнуть. Вдруг он услышал, как за ним защелкнулся замок дверей ресторана. Павел в ужасе обернулся и увидел позади себя темный силуэт стройной, атлетической фигуры. Он узнал владельца ресторана, и ему стало легче на душе. Сганел был старым приятелем Данеша. Сганелу нравилось, что молодежь принимает его за своего, видит в нем человека искусства, который, несмотря на свой возраст, не прочь, как и они, покуражиться и язвительно пошутить. Сганел иногда наливал молодым в долг и даже снабжал их наркотиками для раскрепощения их поэтических снов и фантазий.

Поэтому теперь Данеш, ничего не подозревая, попросил:

— Берт... Помоги мне отсюда выбраться... только побыстрее...

Сганел молча приближался к нему. Данеш инстинктивно почувствовал, что дело может обернуться плохо, и начал пятиться. Сганел настиг Данеша в углу дворика и набросился на него с ругательствами:

— Что ты наделал, сволочь? Хочешь меня погубить? Убью, если проболтаешься, когда тебя схватят. Мерзавец, прохвост, мне нужно было давно вышвырнуть тебя!

Сганел принялся избивать Данеша — хладнокровно, обстоятельно, со злобой. Данеш почти не сопротивлялся и вскоре под градом ударов рухнул на землю.

За решеткой между тем послышались голоса:

— Что здесь происходит?

Сганел вытер руку носовым платком и пошел навстречу сотрудникам безопасности. Открыв решетчатую дверь, он махнул в сторону Данеша:

— Проходите! Он там! Берите его!..

Однако обо всем этом Сганел, разумеется, ни Стейскалу, ни Земану не рассказал, а только с деланным возмущением заявил:

— Уважаемый пан, я это заведение поставил на ноги. Я придумал все эти вечера, сам разрабатываю программы. Это моя последняя радость. В эти программы я включаю все лучшее, что было и есть в чешской культуре. И я не могу позволить, чтобы из-за хулиганских действий какого-то прохвоста, маньяка-проходимца все пошло бы прахом...

Земан медленно, устало поднялся из-за стола, взял из кипы протоколов один лист и прочитал:

— «Критические выступления Данеша — это бич, которым он замахивается на все, что нас душит, убивает и делает ничтожными. Мировоззрение Данеша — это сила, берущая начало от вековых традиций чешского мышления...» Видите, как о Данеше говорила пани Неблехова. А она, как редактор газеты «Лидове новины», наверное, в этом разбирается! А вы говорите — «прохвост»!

Сганел в ответ презрительно махнул рукой и с грубой откровенностью сказал:

— Это любовник Неблеховой. Из-за нее его прогнала Ева Моулисова. Она застала их в своей постели. Поймите, что все это мерзость, дерьмо!..

Земан зевнул:

— Я полагаю, что для дискуссий об интимных сторонах чешской культуры время довольно позднее, пан Сганел. Итак, еще раз: вы видели, как он стрелял?

Сганел разом утратил весь свой гнев и презрение:

— Нет, не видел... Собственно, никто не видел этого... Они ругались в зале, было темно, весь свет шел на сцену...

Стейскал зафиксировал его слова.

Земан вытащил лист протокола из машинки и положил его перед Сганелом:

— Хорошо. Подпишите и можете идти. Если нам еще что-нибудь потребуется, мы вас вызовем. Доброй ночи.

Когда Сганел вышел, Земан спросил Стейскала:

— Это был последний?

Стейскал кивнул:

— Последний, не считая преступника.

— Его мы оставим на завтра. Пусть протрезвится. Давай соберем все это.

Разбирая странички протокола и складывая их в сейф, Земан отдавал Стейскалу распоряжения:

— ...А утром заедешь в больницу, допросишь несчастную джазовую звезду, которая сегодня вечером чуть не погасла... Может, она нам скажет что-нибудь конкретное... — Он задумался и снова утомленно зевнул. — Какой удивительный этот мир, Мирек... Тебе не показалось, что все они немного... — он постучал себя по лбу, — ...того? Все время только чувства, позы, впечатления, фантазии... и более ничего! Слава богу, что он ниспослал нам этого карманника Ферду Восатку, в нем осталось хоть немного чего-то человеческого... Остальные всего лишь позеры. Клоуны!

3

В помещении было тихо, только откуда-то доносился равномерный, монотонный звук. Возможно, это тикали часы на стене или стучали капли крови в капельнице.

Ева Моулисова лежала на больничной кровати без всякой косметики. Она заметно постарела, посерела и поблекла. Так мотылек теряет свое очарование, когда в таинственности ночи попадает на огонек свечки, вокруг которой кружился, и падает, опалив крылышки.