Белые и синие

Ждать ему пришлось долго, но все же шум наконец утих.

Буасси д'Англа показал жестом, что собирается говорить.

Это был именно тот человек, который мог достойно ответить подобному оратору.

Угрожающая надменность одного должна была столкнуться с презрительным высокомерием другого. Аристократ-монархист сказал свое слово, аристократ-либерал приготовился сказать в ответ свое.

Его голос звучал спокойно, хотя брови были насуплены и глаза смотрели хмуро, почти угрожающе.

— Судите о силе Конвента по тому терпению, с которым он выслушал предыдущего оратора. Если бы председатель секции Лепелетье осмелился произнести в этих стенах нечто подобное несколько месяцев тому назад, ему не дали бы договорить мятежную речь до конца. Постановление об аресте оратора было бы принято тут же, во время заседания, и на следующий день его голова скатилась бы на плаху. Дело в том, что в пору кровопролитий люди сомневаются во всем, даже в своих правах, и, дабы не сомневаться, уничтожают источник сомнений.

В дни спокойствия и могущества мы поступим иначе, будучи уверенными, как сейчас, что защищаем свои права, на которые посягают секции. И нас поддерживает вся Франция, в том числе и наша непобедимая армия. Мы выслушали тебя терпеливо и отвечаем тебе без гнева: возвращайся к тем, кто тебя послал, и передай, что мы даем им три дня, чтобы они одумались; если же через три дня они добровольно не подчинятся декретам, мы вынудим их на это силой.

— А вы, — сказал молодой человек с прежней твердостью, — если через три дня вы не сложите с себя полномочий, если через три дня вы не отмените все декреты и не провозгласите свободные выборы, мы заявляем вам, что весь Париж выступит против Конвента и народный гнев обрушится на него.

— Хорошо, — сказал Буасси д'Англа, — сегодня десятое вандемьера… Молодой человек не дал ему договорить.

— Значит, тринадцатого вандемьера! — ответил он. — Клянусь, это будет еще одна дата, которая добавится к кровавым датам вашей истории.

Он вернулся к своим спутникам и покинул вместе с ними зал заседаний на этой угрожающей ноте; никто даже не знал его имени, ибо всего лишь три дня назад по рекомендации Леметра он был избран председателем секции Лепелетье.

Однако каждый подумал: «Это не человек из народа и не буржуа, это один из „бывших“.

VI. ТРИ ВОЖДЯ

В тот же вечер центральный комитет секции Лепелетье собрался, чтобы убедиться, что секции Бют-де-Мулен, Общественного договора, Люксембурга, Французского театра, а также секции улицы Пуассоньер, Брута и Тампля — на его стороне.

Затем члены секции обошли улицы Парижа с группами мюскаденов (мюскадены — синоним «невеоятных» в более широком смысле), кричавших на ходу:

— Долой две трети Конвента!

Конвент, со своей стороны, собрал в Саблонском лагере всех солдат, которых он смог найти, приблизительно пять-шесть тысяч человек во главе с генералом Мену; в 1792 году он командовал второй армией, сформированной в окрестностях Парижа, а затем был отправлен в Вандею, где был разбит.

Зарекомендовав себя таким образом, он был 2 прериаля назначен командующим внутренними войсками по рекомендации Конвента и спас его.

Несколько групп молодых людей, кричавших «Долой две трети!», повстречались с патрулями Мену и, вместо того чтобы разбежаться после предупредительного оклика, принялись стрелять из пистолетов; солдаты ответили им ружейными выстрелами — и потекла кровь.

Тем временем, то есть в тот же вечер 10 вандемьера, молодой председатель секции Лепелетье, заседавшей в монастыре Дочерей святого Фомы (он возвышался в ту пору как раз на том месте, где построена нынешняя биржа), поручил своему заместителю вести собрание, вскочил в коляску, которую увидел на углу улицы Нотр-Дам-де-Виктуар, и приказал отвезти его в большой дом на Почтовой улице, принадлежавший иезуитам.

Все окна этого дома были закрыты, и ни единого проблеска света не пробивалось наружу.

Молодой человек приказал остановить экипаж у дверей и расплатился с кучером; дождавшись, когда карета завернула за угол улицы Говорящего колодца и стук колес постепенно затих, он сделал еще несколько шагов, прошел вдоль фасада дома и, убедившись, что на улице никого нет, постучал особым образом в низкую калитку сада; калитка почти сразу открылась: несомненно к ней был приставлен человек, обязанный немедленно впускать посетителей.

— Моисей! — сказал этот человек.

— Ману! — отвечал гость.

Когда в ответ на имя законодателя древних евреев прозвучало имя индусского законодателя, молодой председатель секции Лепелетье был пропущен в сад и калитка закрылась.

Он обогнул дом.

Окна, выходившие в сад, были столь же плотно закрыты, как и те, что выходили на улицу; лишь дверь, которая вела на крыльцо, была открыта, но ее охранял другой человек.

Теперь уже гость сказал ему:

— Моисей!

В ответ прозвучало имя Ману.

Привратник посторонился, пропуская молодого председателя; не встречая больше препятствий на своем пути, тот направился к третьей по счету двери, открыл ее и вошел в комнату, где сидели те, кто был ему нужен.