Белые и синие

На пороге стоял мужчина лет тридцати — тридцати пяти в штатском костюме того времени, лишенном каких-либо ярких примет, свойственных наряду аристократа или санкюлота; на нем были остроконечная шляпа с широкими полями, жилет с большими лацканами и приспущенным галстуком, коричневый длиннополый сюртук, короткие узкие брюки светлого цвета и сапоги с отворотами. У него были белокурые от природы вьющиеся волосы, темные брови и бакенбарды, уходящие под галстук, необычайно дерзкие глаза, широкий нос и тонкие губы.

Входя в столовую, гость немного замешкался на пороге.

— Да входи же, гражданин Фенуйо! — проговорил, смеясь, Пишегрю, от которого не ускользнуло это мимолетное замешательство.

— Право, генерал, — непринужденно отвечал тот, — дело не стоит выеденного яйца, так что я не решался поверить, что ваше любезное приглашение касается именно меня.

— Как это не стоит? Разве вы не знаете, что с моим ежедневным жалованьем в сто пятьдесят франков ассигнатами мне пришлось бы поститься три дня, если бы я позволил себе устроить подобный пир? Садитесь же напротив меня, гражданин, вот ваше место.

Два офицера, которым предстояло сидеть рядом с коммивояжером, отодвинули свои стулья и указали гостю на его место.

Когда гражданин Фенуйо уселся, генерал бросил взгляд на его белоснежную сорочку и холеные руки.

— Вы говорите, что вас держали в плену, когда мы вошли в Дауэндорф?

— В плену или вроде того, генерал; я не знал, что дорога в Агно захвачена врагом, когда меня остановил отряд пруссаков; они решили вылить содержимое моих пробных экземпляров на дорогу; к счастью, появился какой-то офицер и отвел меня к главнокомандующему; я полагал, что мне угрожает лишь утрата ста пятидесяти бутылок, и уже успокоился, но тут прозвучало слово «шпион», и при звуке его, генерал, как вы понимаете, я насторожился и, отнюдь не желая, чтобы меня расстреляли, потребовал встречи с главой эмигрантов.

— С принцем де Конде?

— Вы же понимаете, я потребовал бы встречи с самим чертом; меня отвели к принцу; я показал ему свои документы и откровенно ответил на его вопросы; отведав моего вина, он понял, что такое вино не может принадлежать бесчестному человеку, и заявил своим союзникам, господам пруссакам, что берет меня в плен как француза.

— Вам тяжело пришлось в тюрьме? — спросил Аббатуччи, в то время как Пишегрю столь подозрительно глядел на своего гостя, будто был готов присоединиться к мнению о нем прусского главнокомандующего.

— Вовсе нет, — ответил гражданин Фенуйо, — мое вино понравилось принцу и его сыну, и эти господа отнеслись ко мне почти столь же доброжелательно, как вы, хотя, признаться, когда вчера пришло известие о взятии Тулона и я, как истинный француз, не смог скрыть своей радости, у принца, с которым я как раз имел честь беседовать, испортилось настроение и он отослал меня.

— А! — вскричал Пишегрю. — Значит, Тулон окончательно отвоеван у англичан?

— Да, генерал.

— Какого же числа был взят Тулон?

— Девятнадцатого.

— Сегодня двадцать первое; это невозможно, черт возьми! У принца де Конде нет телеграфа под рукой.

— Нет, — подтвердил коммивояжер, — но у него есть почтовые голуби, летающие со скоростью шестнадцать льё в час; одним словом, это известие пришло из Страсбура, города голубей, и я видел, как принц де Конде отвязал от крыла птицы небольшую записку с новостью; крошечное послание было написано очень мелким почерком, так что в нем могли содержаться некоторые подробности.

— Известны ли вам эти подробности?

— Девятнадцатого город был сдан; в тот же день в него вошла часть наступавшей армии; в тот же вечер по приказу комиссара Конвента расстреляли двести тринадцать человек.

— Это все? Не говорилось ли там о некоем Буонапарте?

— А как же! Город якобы был взят благодаря ему.

— Снова мой кузен! — рассмеялся Аббатуччи.

— И мой ученик, — прибавил Пишегрю. — Тем лучше, клянусь честью! Республика нуждается в талантливых людях, чтобы противостоять мерзавцам вроде этого Фуше.

— Фуше?

— Разве не Фуше вошел в Лион вслед за французскими войсками и приказал расстрелять двести тринадцать человек в первый же день своего назначения?

— Ах да, в Лионе, но в Тулоне это был гражданин Бар-рас.

— Что за гражданин Баррас?

— Некий депутат от Вара, который заседает в Конвенте вместе с монтаньярами; он служил в Индии и приобрел там замашки набоба. Так или иначе, видимо, будут расстреляны все жители и уничтожен город.

— Пусть они уничтожают, пусть расстреливают, — сказал Пишегрю, — чем больше они будут уничтожать и расстреливать, тем быстрее прекратят это! О! Признаться, я предпочел бы, чтобы у нас по-прежнему был наш старый добрый Бог, а не Верховное Существо, которое допускает подобные ужасы.

— А что говорят о моем родственнике Буонапарте?

— Говорят, — продолжал гражданин Фенуйо, — что это молодой офицер артиллерии, друг младшего Робеспьера.

— Видите, генерал, — сказал Аббатуччи, — если он в такой милости у якобинцев, то сделает карьеру и будет нашим покровителем.