Белые и синие

Он спешил оказаться в Вольтри, в том самом месте на карте, где Жозефина во время их первой встречи оставила отпечаток своей ноги.

Одиннадцатого апреля он прибыл в Арензано.

Встретится ли он здесь с неприятелем? Получит ли залог своей будущей удачи?

Поднимаясь по дороге в Арензано, во главе дивизии Лагарпа, образующей авангард, он издает радостный крик, заметив колонну, выходящую из Вольтри.

Это Больё и австрийцы.

Сражение продолжалось пять дней; на исходе пятого дня Бонапарт овладевает долиной реки Бормиды; австрийцы, разбитые при Монтенотте и Дего, бегут в сторону Акви, а пьемонтцы, выбитые из ущелий Миллезимо, отступают к Чеве и Мондови.

Захватив все дороги, ведя за собой девять тысяч пленных, которые дадут знать Франции о ее первых победах, с высот Монте-Ремото, которые нужно преодолеть, чтобы добраться до Чевы, он показывает солдатам прекрасные долины Италии, обещанные им; он показывает им все эти реки, впадающие в Средиземное и Адриатическое моря, указывает на гигантскую гору, покрытую снегом, и восклицает:

— Ганнибал перешел через Альпы, а мы их обошли.

Итак, Ганнибал естественно приходит на ум в качестве сравнения.

Позднее это будет Цезарь.

Еще позднее — Карл Великий.

Мы видим, как взошла его счастливая звезда. Оставим же завоевателя на пороге первого этапа его шествия по свету.

Впереди — дорога на Милан, Каир, Вену, Берлин, Мадрид и — увы!.. — на Москву.

Часть третья 18 фрюктидора

I ВЗГЛЯД НА ПРОВИНЦИЮ

В ночь с 28 на 29 мая 1797 года, когда, завершив свою блистательную Итальянскую кампанию, Бонапарт царил с Жозефиной в Монтебелло, окруженный посланниками иностранных держав; когда кони Коринфа, спустившиеся с собора, и лев святого Марка, упавший со своей колонны, отправились в Париж; когда Пишегрю, временно отправленного в резерв из-за необоснованных подозрений, только что назначили председателем Совета пятисот, а Барбе-Марбуа — председателем Совета старейшин, — некий всадник, путешествовавший, как выразился Вергилий, "под защитой луны молчаливой" (per arnica silentia lunae[19]) и скакавший рысью на могучей лошади по дороге из Макона в Бурк, свернул с этой дороги чуть выше деревни Поллиас, перепрыгнул или, точнее, заставил свою лошадь перепрыгнуть через канаву, которая отделяла ее от возделанных земель, и проехал приблизительно пятьсот метров по берегу реки Вель, где не рисковал встретить на своем пути селение или путника. Здесь, по-видимому, уже не опасаясь, что его заметят или узнают, он сбросил свой плащ, упавший на круп лошади, и при этом обнажил пояс с двумя пистолетами и охотничьим ножом. Затем он приподнял шляпу и вытер лоб, блестевший от пота; сразу стало видно, что путешественник был молодым человеком лет двадцати восьми-двадцати девяти, с благородной внешностью, красивый, изящный и готовый, если бы кто-то опрометчиво на него напал, силой отразить любой удар.

В этом отношении осторожность, заставившая его засунуть за пояс два пистолета, точно такую же пару которых можно было видеть в его седельной кобуре, отнюдь не была излишней. Силы термидорианской реакции, сокрушенной в Париже 13 вандемьера, укрылись в провинции и приобрели там огромное влияние. Лион стал столицей реакции; с одной стороны она простирала руку до Марселя через Ним, с другой — до Безансона через Буркан-Брес. Чтобы показать, каковы были эти силы, мы бы отослали читателя к нашему роману "Соратники Иегу" или к "Воспоминаниям о Революции и Империи" Шарля Нодье; но, вероятно, у читателя не окажется под рукой ни одного из названных произведений, и нам кажется, что проще воспроизвести здесь их краткое содержание.

Не стоит удивляться тому, что термидорианская реакция, подавленная в первой столице Франции, избрала своим местопребыванием ее вторую столицу и обладала подразделениями в Марселе и Безансоне. Всем известно, что претерпел Лион после восстания: гильотина показалась слишком медлительной, и Колло д’Эрбуа с Фуше расстреливали его жителей из артиллерийских орудий. В ту пору среди крупных торговцев и знати почти не было семей, не потерявших кого-либо из своих членов. И вот пробил час отмстить за погибших: отца, брата или сына, и за них мстили открыто, всенародно, при свете дня. "Это ты был виновником смерти моего сына, брата, отца!" — говорили доносчику и карали его.

"Теория убийства, — говорит Нодье, — проникла в высшее общество. В салонах говорили о тайных приемах убийств, которые привели бы в ужас каторжников. Ради охоты на людей прерывали партию в буйот, не дав партнеру отыграться, и даже не давали себе труда понижать голос, говоря, что собираются кого-то убить.