Белые буруны

Утро. Первые лучи нового дня тронули легкие тучки, зажглись на стеклах кабин. Плывет над землей плотный туман. Руки Валентина все еще лежат на баранке, а Гаврик трясется на сиденье. Они уже возят не камни: в кузове ерзают многотонные бетонные кубы, и каждое их движение чувствует Гаврик — вся машина содрогается.

И кубы летят с моста, летят в воду! Ангара ревет и вздувает океанские валы, Ангара выворачивает слепящие буруны и, как песчинки, швыряет кубы.

Тысячу веков неслась она этой дорогой и тысяча первый хочет нестись по ней. Но люди сказали: хватит. Валентин сказал, Гаврик сказал…

И вот Ангара грохочет, лезет на дыбы, пенится, бьет в мост, гонит буруны. Вся река в белых бурунах. Они идут против течения, играют огромными камнями, взрываются…

— Ну что ж, пошуми, конец близок, — говорит Валентин Ангаре. — Верно, Гавриил Пантелеймонович? — И он ведет машину с моста за новыми кубами.

Конец близок. Со дна уже поднимается банкет — каменная дамба. Гребнем торчат из воды серые грани кубов. Вода перехлестывает гребень, стонет и грызет камень. Но камень тверд. И руки, бросавшие этот камень, тверды.

…Гаврик оставил Валентина в гараже и шел домой один. Часов пятнадцать трясся он в кабине и отчаянно устал, и, хотя веки отяжелели, а в голове по-прежнему гудели падающие в Ангару кубы, ноги сами несли его. У забора знакомые мальчишки играли в «чижика». Они кричали, взвизгивали, спорили о чем-то. Гаврик даже не посмотрел в их сторону и неторопливо прошел мимо. У хлебного магазина навстречу ему попался Серега Каурин, один из его главных недоброжелателей. Он на ходу кусал большой калач и уплетал за обе щеки. При виде Гаврика его глаза насмешливо сузились:

— Эй, ты, откуда?

— Оттуда, — Гаврик небрежно кивнул в сторону реки. — Ангару мы перекрывали, — неохотно добавил он и зевнул так, словно все встречные надоели ему с расспросами.

Тот удивленно свистнул ему вслед:

— Тоже, мы пахали!

Но Гаврик даже не удостоил его ответом — что там с сопляками объясняться! Он устало сунул в карманы руки и тяжелой походкой рабочего человека зашагал дальше. Да и что ему были теперь все мелочи и обиды, ему, смотревшему в глаза этим бешеным белым бурунам! Попутный ветер дул ему в спину и раздувал рубаху, и в его серых глазах, несмотря на усталость, появилось что-то новое — стремительное и веселое, а зрачки стали едкими, как перец.

Дед Лаврентий

Уж если лезть в огород, так только к деду Лаврентию. Забравшись к нему, мальчишки совершенно точно знали, что дед дома. Ну и пусть! Что за интерес лезть, если его нет? Рви сколько угодно морковки и редиски, набивай карманы, суй за пазуху… То ли дело ползать по грядкам, зная, что хозяин каждую минуту может выйти из дому! Выдернешь морковку за зеленый хвостик, а у самого под ложечкой сосет…

Морковку они выбирали самую крупную. Если по ошибке попадалась мелочь, ее выбрасывали. Только один Рудик почти не рвал. Он то и дело вскидывал голову, посматривая на крыльцо.

— Тс-с-с, — вдруг прошептал он.

Мальчишки вжались в землю. На окне, выходившем в огород, съехала в сторону ситцевая занавеска, и сквозь редкую зеленую ботву они увидели самого Лаврентия. Потом занавеска задернулась, и Тимка прошептал:

— Погибли…

Дед Лаврентий вышел на крыльцо.

Был он сутуловат, небрит, с диковатыми, глубоко сидящими глазами. Как и большинство стариков поселка, он носил потрепанный морской китель, только у него он был сильно засален, застегивался на одну уцелевшую пуговицу, и, когда дед ходил по улице, из-под кителя виднелась белая рубаха. Лаврентий быстро сошел с крыльца, встал на нижнюю жердь ограды, вытянулся и увидел мальчишечьи спины.

— Так, — сказал он. — Чего разлеглись? Рвите…

Потом достал из нагрудного кармана обтрепанный блокнот и огрызком карандаша что-то записал в нем. Он не кричал, и не стегал их крапивой, и даже не выгонял с огорода, он только аккуратно вписал что-то в блокнот. И мальчишки отлично знали — что. Ох, как до сих пор ноет у Тимки ухо! Чуть не оторвал его тогда отец. А за что? Увидел дед Лаврентий, как Тимка отобрал у рыжей Ленки шапку подсолнуха, остановился, вытащил этот самый блокнот, что-то занес в него — и вот пришлось иметь дело с отцом.

Дед спрятал блокнот в карман и пошел к воротам. Шел он неспешно, прочно, на всю подошву ставя сапог, и в его позе чувствовалась удовлетворенность. Мальчишки встали и начали отряхиваться от земли. Тимка сплюнул, вытащил из-за пазухи горсть морковки, отобрал самую крупную, вытер о сатиновую рубаху и хотел уже вонзить в нее зубы, но вдруг нахмурился и, заранее ощутив, как будет у него к вечеру гореть и второе ухо, в сердцах швырнул морковку на землю:

— Будь она проклята!

— Вот старая зануда! — прошипел кудлатый Колька.

— А давайте проучим его, — предложил Рудик, — сколько можно терпеть!

— А точнее? — спросил Тимка, и вдруг глаза его загорелись. — Постойте, есть идея!