Белоснежка и семь апостолов

Вдвойне забавно смотреть, как наводят мосты именно эти двое. Еще недавно их разделяла стена закона, и этот же Мозгонавт добывал тайны правонарушителя Кима; а теперь они работают в паре.

Вбежал Серебренников со стаканом в вытянутой руке.

Пока Медведев пил, Сутулец, вспомнив что-то, бросился к своей сумке, выдернул оттуда еще одну зеленую папку и, раскрыв, гордо протянул мне.

— Вот, из морга кое-что по Антипову, как вы просили, — громким шепотом сообщил он, косясь на выряженного звездолетчиком незнакомца рядом с Медведевым.

Я принял из его рук бумаги, но не торопился читать. Где-то внутри образовался противный холодный вакуум. Наверное, так бывает с теми, кто сдавал анализы на рак или СПИД, и вот их вручили в запечатанном конверте. Хочешь — смотри сейчас, хочешь — продли себе муки и счастье неведения. Я выбрал продлить на несколько секунд.

— Это наш новый коллега, Вася Ким, — сказал я Серебренникову. — Помнишь дело Кима?

— Как же. — Сутулец осклабился.

— Ты сам видел, что тут? — сбавив голос на несколько тонов, спросил я и постучал костяшками по папке.

— Конечно, — враз посерьезнел Серебренников.

— Ясно.

— Андрей Гаврилович… это вы его?

— Сейчас узнаю.

Я раскрыл папку и отыскал на единственной вложенной бумажке графу «причина смерти». Прочел и поднял глаза на Сутульца.

— Слушай, Серебренников, ты и вправду считаешь меня человеком, способным на такое? — Я подчеркнул ногтем строку про «причину смерти».

— Да, — не моргнув глазом, буднично ответил Серебренников, как будто я спросил у него время или дорогу в библиотеку.

«…И вправду пора на отдых», — подумалось грустно. Эх, Горинец, поспешил ты с перчаткой…

Тут мы снова услышали голос медбрата, что требовал Медведева на осмотр; парень все еще находился в допросной:

— Андрей Гаврилович, вы слышите меня? Подойдите, пожалуйста, вы нужны здесь!

Мы сгрудились у монитора.

Медики отстегнули Бенарду правую руку, чтобы сделать какой-то укол; теперь было видно, что эта рука, словно отдельно от тела (Чревовещатель по-прежнему тяжело полулежал в кресле, не шевелясь и не открывая глаз) подает какие-то знаки. Указательный палец был воздет к потолку, средний и большой ритмично смыкались и размыкались.

— Кукла, — догадался я. — Ему нужна его кукла.

Артем

Я рулил машинально, доверяя двигательной памяти и инстинкту самосохранения, потому что мысли были заняты Отто и Венди.

То, о чем рассказал Влад, было правдой, чистой правдой. И я не видел ее только по одной причине: чувство Венди к Отто в моем представлении было из разряда вещей, которых не может быть просто потому, что не может быть никогда. Легче представить себе, как молоко превращается в раствор марганцовки или как живой китаец проходит сквозь стену, чем это… Мне казалось, что после Полынек она его ненавидит.

Вот черт, ведь думал же, еще тогда думал, что надо остановиться. Ведь это был звоночек, да, надо было сразу свернуть турне, отсидеться в тишине, сменить вывеску и в следующем сезоне нарисовать на карте новый маршрут. Эта чертова дыра, Полыньки, где все чуть не сломалось, где все чуть не сломались…

Надо было еще тогда.

И не пришлось бы скрываться, оставляя за собой пожарища, трупы и разозленных охотников.

Деревня была дворов двадцать. Разруха просто апокалиптическая — бери и пиши с натуры пост-ядерное похмелье. Ни одного дома с крепкими стенами — все сплошь кособокие, хлипкие, рассохшиеся хибары одна другой страшнее. Нечего было пытать счастья в этом заброшенном углу, объятом затянувшейся агонией.

Нет же, приспичило.

У одиноко стоящего посреди выжженного солнцем поля трактора возилось двое парней, и Влад заметил их. Хохотнул еще: «Надо же, не вся молодежь в город перебралась». Димка поспорил, что они не здешние, а приехали к дедам на выходные. Влад тормознул кемпер, высунулся в окно и окликнул их. Оказалось, местные. Оказалось также, что ребят в потребном нам возрасте здесь семнадцать человек. Они живут в коммуне, все — бывшие наркоманы, забрались в этот аппендикс цивилизации подальше от соблазнов. Только-только начали обустраиваться, кое-как ведут хозяйство и рады бы все силы положить на благо издыхающей деревни (и засеять и пожать), да засуха все испортила. Дождей не было с мая, посевы зачахли, на единственном живом еще тракторе теперь возили из города хлеб и консервы, которые покупали на крошечные пенсии местных стариков и выручку от продажи бисерных фенек и берестяной утвари — конечных продуктов трудотерапии бывших наркоманов. На вопрос, есть ли у них тут кино и самодеятельность, механики ответили истерическим хохотом. В деревне не было электричества. Судя по словам стариков, уже пять лет. С тех пор, как какие-то умельцы сперли провода, Полыньки, и раньше-то не попадавшие под определение «оазис культуры», и вовсе оторвались от мира. Обитатели коммуны собрали из подручных материалов ветряк, но и только-то. Его хватало ровно настолько, чтоб народ не забывал, как выглядит лампочка Ильича.

Отто предложил сделать остановку и выступить.

— Ну, будет вам кино, — поспешил Димка обрадовать местных.