Беллини

Но если для народа одно только слово «конституция» звучало как волшебство, то для карбонариев, возглавлявших революционное движение, оно было лишено какого бы то ни было смысла. Поэтому именем народа они потребовали от правителя страны конституцию, подобную той, что тогда же была дана Испании. И по всей Италии поднялись такие волнения, что молодому правителю пришлось провозгласить требуемую конституцию, которую он обещал «защищать своей кровью». А король, внезапно выздоровев, заявил, что счастлив дожить до этого исторического часа, объединившего народ и монархию и т. д. и т. д. И, призвав в свидетели господа бога, присягнул на Евангелии.

Ликованию народа не было предела. Забыв прошлое, подданные провозгласили конституционным королем Фердинанда I Бурбона и отпраздновали это событие грандиозной манифестацией: перед королевским дворцом прошла огромная толпа солдат и горожан.

В пору, когда патриотизм стал в Италии самым ярким и непосредственным выражением романтизма, вполне попятно, что Беллини и Флоримо тоже были захвачены всеобщим энтузиазмом. Вот как вспоминал этот эпизод друг композитора, будучи уже в преклонном возрасте:

«В 1820 году — в это новолуние конституционного правительства — все молодые люди, как это всегда бывает во время революции, загорались при одном только слове «свобода». И, крича «Свобода!», становились одержимыми. Мы с Беллини (ему было 19, а мне 20 лет), в то время ученики Колледжа Сан-Себастиано, приняли участие в революционном движении. В числе первых прославляли мы то, что считалось тогда счастливым исходом, и радостно встречали вступившие в город «сельские войска», пришедшие в Неаполь из Монтефорте. Мы смотрели на них из окна нижнего этажа королевского дворца, а над нами, на центральном балконе стоял король — тот самый Фердинанд, что был поначалу III, потом IV, а после 1815 года стал I — и вместе со своей семьей горячо аплодировал простым горожанам, которые, смешавшись с регулярными войсками, шли беспорядочной и даже потешной толпой и радовались случаю показать себя, особенно, когда проходили перед королем».

В этой обстановке завоеванной свободы в Неаполитанском королевстве необходимо было навести порядок. Прежде всего нужно было предоставить новому правительству резиденцию: отвести какое-то здание, где мог бы собираться парламент. Неизвестно, почему король или кто-то за него выбрал для этого именно Колледж Сан-Себастиано, половину которого и заняла канцелярия национального парламента. Разумеется, учащиеся были переведены в ту часть здания, что выходила на площадь Меркателло.

Надо полагать, что размеренная жизнь Музыкального колледжа была грубо нарушена, потому что, если бунтарский дух взбудоражил учащихся, то победа революции привела их в состояние крайнего возбуждения. И если к этому добавить, что в самом Колледже они постоянно общались с людьми из обслуживающего персонала, среди которых, несомненно, было немало карбонариев, то нетрудно понять, почему Беллини и Флоримо примкнули к ним. «И тогда, — продолжает Флоримо, — в какой-то мере по совету друзей, а также поддавшись общему увлечению, мы записались в так называемую венту карбонариев».

Легкомыслие это объяснялось прежде всего любовью к приключениям. Но Беллини был к тому же особенно сильно увлечен революционными идеями, так как связывал их с судьбой своей далекой Сицилии, своего народа, который тоже поднялся на борьбу.

Однако нельзя утверждать, что увлечение политикой оторвало Беллини от занятий гармонией, которые он какое-то время еще продолжал в классе маэстро Фурно, находясь под умелым и заботливым присмотром Карло Конти. Но в начале 1821 года он уже перешел в класс Джакомо Тритто.

Словно огромное окно распахнулось перед молодым человеком не только потому, что он далеко продвинулся в своих занятиях, которые постепенно вели его к «идеальному сочинительству», а также оттого, что его прежний наставник Фурно был слишком традиционен в своих воззрениях на музыкальное искусство.

Под руководством Тритто Беллини начал заниматься контрапунктом и собирался перейти к сочинению музыки, но очень скоро понял, что его новый педагог оказался не таким, какого ему хотелось бы иметь. «При всей глубине эрудиции маэстро мало отвечал мелодическим устремлениям молодого человека, — утверждал Флоримо, который тоже был учеником Тритто, и, продолжая разговор об учителе, добавлял: — Он сочинял очень хорошую музыку для театра, хотя и не всегда был наделен счастливым вдохновением. Его сочинения написаны старательно, по-школьному отработаны, но редко поднимаются до высот фантазии. Они заурядны, в них видны лишь удачные комбинации, а не вкус и изысканность мелодии…» Эти слова лучше любой иллюстрации объясняют, почему Беллини оставался в классе Тритто всего один год.