Белль и Себастьян

На въезде в деревню два мальчика, игравшие в мяч, пропуская автомобиль, сошли с дороги. Они проводили его удивленным взглядом. Анжелина представила, что теперь о ней скажут люди, но просить его остановить машину было уже поздно. Да и что сказать? «Дайте мне выйти, мне стыдно, что меня с вами увидят!»? Она и так успела его обидеть, а ведь хотела только… Но чего же она хотела? Наверное, дать ему понять: она не может чувствовать себя свободно в его обществе. Между тем волнение, которое испытывала девушка в присутствии Брауна, заставляло ее злиться.

Он остановил машину на площади, на обычном месте, недалеко от булочной.

— Теперь можете выйти!

Анжелина взяла корзину, которая показалась ей вдвое тяжелее, чем раньше, и вышла на ватных ногах. Не сказав ни слова, даже не посмотрев на него, потому что слезы в любую секунду готовы были брызнуть из глаз, она подошла к лавке, поднялась по ступенькам на крыльцо, вошла, поставила корзину на пол и закрыла пылающее лицо руками.

Обер-лейтенант Петер Браун нажал на педаль газа слишком резко. Он едва успел притормозить, чтобы не сбить пешехода. Мужчина смерил его сердитым взглядом. Это был доктор, тот самый, чей дом они обыскивали в конце лета. Он застыл посреди дороги, глядя на дверь булочной. Браун подумал, не стоит ли приспустить стекло и поздороваться. Сколько в них недоверия, в этих французах! Но доктор уже шел в противоположную сторону, и выражение его лица было сердитым. Да, этому типу вряд ли по душе политика коллаборационизма, которую проводит их правительство! И наверняка он почти не умеет врать. К такому нужен особый подход, чтобы не спугнуть его раньше времени…

Немного обрадованный этой мыслью, обер-лейтенант сделал над собой усилие, чтобы не думать больше о взгляде тех темных глаз, которые вспоминались ему чаще, чем ему бы хотелось.

Белль угасала на глазах. Себастьян, конечно, был маленьким, но даже он сумел распознать приближение конца. Однажды он видел, как умирала из-за отравления овца, видел, что стало с бедным животным, когда силы его оставили…

Собака теперь все время спала, и бок ее то и дело сотрясали судороги. Она тяжело дышала, но больше всего Себастьяна беспокоило то, что она отказывалась есть. Кусок сала лежал у нее под носом, однако Белль даже не прикоснулась к нему. Либо она утратила обоняние, либо просто ей уже ничего не хотелось. Чтобы она не умерла от голода, Себастьян заставлял ее пить молоко — по три-четыре миски в день. Но сегодня утром Белль не захотела поднимать голову даже для того, чтобы попить. Она лежала, полузакрыв глаза, и временами испускала жалобный стон.

Себастьян попытался подсчитать, сколько дней прошло после облавы. Белль пришла в хижину позавчера. Или, может, на день раньше? Он путался, начинал отсчет сначала и сердился на себя за то, что не умеет как следует считать.

Выбора не оставалось — он пойдет в овчарню и возьмет лекарства, и неважно, будет там Сезар или нет. Водка у него тоже закончилась, но входить в комнату деда Себастьян больше не хотел. Они все еще были в ссоре, однако Себастьян понимал: надо соблюдать осторожность, иначе дед обязательно что-то заподозрит. Если он узнает, что собака жива, то придет и прикончит ее. Себастьян стиснул кулаки в приступе гнева, уже ставшего привычным. Он до сих пор не понимал, как дедушка, которого он, Себастьян, любил больше всего на свете, мог поступить с ним так гадко — предать его доверие…

Мальчик, кутаясь в курточку, сидел на пеньке опушки соснового леса и ждал. Он рассчитал, что безопаснее всего заглянуть в овчарню после полудня, когда Сезар ляжет передохнуть, выпив чарку водки. Хоть они избегали друг друга, мальчик заметил, что со дня облавы старый пастух пьет больше обычного. По утрам бледный старик нетвердой походкой уходил в горы. Лина ничего не говорила по этому поводу, но атмосфера в шале была такой же жизнерадостной, как у святого отца Муазана на кладбище.