Белеет парус одинокий. Тетралогия

Надо было торопиться, так как начинало светать. Кроме того, несмотря на отчаянные усилия Валентины и Пети, которые, не останавливаясь ни на секунду, как заведенные, выливали из посудины воду, вода не только не убывала, а прибывала. Она уже доходила до банок и уже кое-где их покрывала. Лодка страшно отяжелела. Святослав с трудом двигал ее. Лодка не слушалась, поворачивалась, начинала крутиться на месте. Матрена Терентьевна помогала Святославу, как могла. Она просто гребла руками, выбиваясь из сил и обливаясь по`том. Святослав время от времени оборачивался назад и всматривался в смутно удаляющийся берег, как бы чего-то напряженно ожидая.

Вдруг на берегу, на том месте, где остался брошенный автомобиль, стрельнула красная молния, и через две секунды долетел удар взрыва. По сухому бурьяну забегали языки пламени, освещая клубы черного дыма, повалившего из машины. Эхо взрыва покатилось по вздрогнувшей поверхности лимана. При багровом свете коптящего пламени люди в лодке увидели развороченный взрывом, вставший на дыбы остов автомобиля.

Они снова принялись за работу и благополучно перевалили за середину лимана. Это была самая трудная и опасная часть пути. Дальше пошло легче. Вода здесь стояла не выше пояса. Неся оружие и вещи на плечах, они выбрались на пологий берег, покрытый толстым ровным слоем целебной хаджибеевской грязи, жирной и вонючей, как вакса.

Здесь они наконец почувствовали себя в безопасности. Но они ошиблись. Опасность оказалась гораздо ближе, чем можно было предположить. Неприятельская разведка уже обошла город с запада. Не встречая сопротивления, очень осторожно и медленно она вышла на подступы к Усатовым хуторам. Тут немцы и румыны, видимо, окопались на высотках за Хаджибеевским парком и время от времени, по своему обыкновению, пускали осветительные ракеты в разные стороны. Одна ракета загорелась совсем недалеко от того места, где высадился Святослав со своими спутниками. При сильном гелиотроповом свете Петя увидел плоскую серую поверхность грязи, кое-где тронутую алмазным налетом соли. Вся серая мерцающая поверхность была как бы покрыта крупной клеткой смолисто-черных трещин. В некоторых местах из грязи торчала какая-то пузырчатая красноватая трава — «марсианская», подумал Петя.

Развалины грязелечебницы и обгорелые столбы купален как-то особенно уныло отражались в плоской смолисто-розовой рапной воде лимана. Вдалеке Петя увидел трамвайную линию, которая тянулась во всю длину панорамы, с погнутыми крестами своих железных мачт, с трансформаторными шкафами и бетонными грибами остановок, пробитыми снарядами, с ржавой решеткой арматуры, видневшейся в пробоинах.

Еще так недавно туда и назад — в город и из города — с веселым звоном бегали здесь нарядные вагончики электрички. Теперь же все являло вид такого безжалостного разрушения, такого мрачного, безнадежного беспорядка, что Матрена Терентьевна, тяжело вздохнув, забормотала:

— Ах, боже мой, боже мой, что они наделали, эти головорезы!

Пока осветительная ракета плыла в небе, радиусами поворачивая вокруг людей едкие длинные тени, никто не двигался. Святослав осмотрелся.

— Паршиво, — сказал он наконец. — Эти гады уже тут.

Ракета погасла и как бы унесла с собой в темноту мрачное видение Хаджибеевского лимана, резко освещенного химическим, «марсианским» светом. Они еще некоторое время оставались неподвижны и безмолвны, ожидая другой ракеты. Но другой ракеты не последовало. Очевидно, их не заметили. Тогда они пошли по засохшей грязи к трамвайной линии, взобрались на полотно и двинулись по развороченным шпалам в сторону города. Все молчали, всецело полагаясь на Святослава, который с наганом в руке решительно шагал через шпалы. Скоро они поравнялись с каменным ракушечным забором, за которым виднелись громадные обнаженные деревья. Это был Хаджибеевский парк.

Уже настолько рассвело, что можно было хорошо рассмотреть породы деревьев. Здесь были могучие столетние дубы в три обхвата, еще не всюду обронившие свои тяжелые, как бы вырезанные из железа и покрытые ржавчиной листья, ореховые деревья, шелковицы, пятнистые шоколадно-фисташковые платаны с заплывшими вензелями на коре, нежной, как лайка, и с шерстяными шариками плодов на ветках и, конечно, акации, увешанные черными стручками.

Набор этих южных пород особенно сильно поразил Петю, привыкшего к растительности средней полосы России.

Но не только это поразило мальчика. Было что-то смутно-знакомое, что-то тревожно-родное в очертаниях этого парка, о котором так часто слышал мальчик от отца. Это был парк из мира папиного детства. Здесь — Петя знал — должен быть пруд и таинственные черные лебеди с красными клювами и красными перепончатыми лапами, которые просвечивают и ломаются, как весла в неподвижной бутылочной воде. Здесь, в сияющей концертной раковине, должен играть симфонический оркестр, должен свежо и сонно шуметь фонтан с горячей радугой в его белоснежном газовом платье и должно пахнуть теплыми розами.