Белеет парус одинокий

20 УТРО

Петя проснулся и был поражен, увидев себя в городской комнате, среди забытой за лето мебели и обоев. Сухой луч солнца, пробившийся в щель ставня, пересекал комнату. Пыльный воздух был как бы косо распилен сверху донизу. Ярко освещенные опилки воздуха – пылинки, ниточки, ворсинки, движущиеся и вместе с тем неподвижные, – образовали полупрозрачную стену. Крупная осенняя муха, пролетая сквозь нее, вдруг вспыхнула и тотчас погасла. Не слышалось ни кряканья качек, ни истерического припадка курицы, снесшей за домом яйцо, ни глупой болтовни индюков, ни свежего чириканья воробья, качающегося чуть ли не в самом окне на тоненькой веточке шелковицы, согнутой под ним в дугу. Совсем другие, городские звуки слышались снаружи и внутри квартиры. В столовой легко гремели венские стулья. Музыкально звучала полоскательница, в которой мыли поющий стакан. Раздавался «бородатый» – в представлении мальчика – голос отца, мужественный и по-городскому чужой. Электрический звонок наполнял коридор. Хлопали двери, то парадная, то кухонная, и Петя вдруг узнавал по звуку, которая из них хлопнула. А между тем снаружи, из какой-то комнаты с окном, открытым во двор ах, да! из тетиной, – не прекращаясь ни на минуту, слышалось пение разносчиков. Они появлялись один за другим, эти дворовые гастролеры, и каждый исполнял свою короткую арию. – Угле-ей! Угле-е-ей! – откуда-то издалека пел русский тенор, как бы оплакивая свою былую удаль, свое улетевшее счастье. – Угле-е-ей! Его место занимал низкий комический басок точильщика: – Точить ножи-ножницы, бритвы!.. Чшшить ножи-ножжж, бритввв!.. Ножиножжж… Бррр-иттт… Паяльщик появлялся вслед за точильщиком, наполняя двор мужественными руладами бархатного баритона: – Па-аять, починять ведра, каструли! Па-ять, починять ведра, каструлии! Вбегала безголосая торговка, оглашая знойный воздух городского утра картавым речитативом: – Груш, яблук, помадоррр! Груш, яблук, помадоррр! Печальный старьевщик исполнял еврейские куплеты: – Старые вещи, старые вещи! Старивэшшш… Старивэшшш… Наконец, венчая весь этот концерт прелестной неаполитанской канцонеттой, вступала новенькая шарманка фирмы «Нечада», и раздавался крикливый голос уличной певицы:

Ветерок чуть колышет листочки,
Где-то слышится трель со-ло-вья.
Ты вчера лишь гуляла в плато-чке,
А сс-го-днл гу-ляешь в шел-ках.
Пой, ласточка, пой.
Сэр-це ус-па-кой… —
Углей, угле-е-ей!