Белая смерть

Державшие его верзилы с таким же успехом могли бы быть и статуями. Их лица не выражали ровным счетом ничего: ни сострадания, ни жестокости. А сильные руки сжимали локти Эдельгейта с каменной неотвратимостью. «Сержанты» стояли неподвижно, широко расставив мощные ноги и вперив глаза в пол. Хэдден закончил с петлей, слез со стола и подошел к Эдельгейту. Легкая грусть появилась на его тонком умном лице.

— Мне очень жаль, — сказал Хэдден. — Но это необходимо. Могу заверить, что страдать вы не будете.

— Вы убьете меня?

— Увы.

Эдельгейт взвизгнул:

— Как вы смеете говорить, что я не буду страдать? Что же, по-вашему, повешенные не страдают? Вы не посмеете, вы обещали не делать мне больно! Хэдден, вы же обещали!

— А вам и не будет больно, — сообщил Хэдден, заходя за спину Эдельгейту.

Эдельгейт скорчился в сдавивших его каменных клешнях. Потом вдруг обмяк, повиснув на руках своих стражей. Глаза его неотрывно, словно у загипнотизированного, смотрели на веревочную петлю. Он попытался вспомнить какую-нибудь молитву, но разум отказывался смириться с происходящим. Он тут ни при чем, он не вмешивался в это грязное дело. Если бы удалось вырваться, убежать…

Кто-то — наверное, Хэдден — резко ударил его по затылку у основания черепа. Эдельгейт услышал щелчок, как если бы сломалась сухая ветка. Ему почудилось, что магазинчик внезапно погрузился во тьму: очевидно, вылетели пробки. Люди, державшие его, одновременно разжали руки. Он почувствовал себя свободным и побежал: нырнул в ночь и через открытое окно выпрыгнул на улицу. Фонари почему-то не включили, свет нигде не горел. Царила полная темнота. Эдельгейт не видел ни луны, ни звезд, но чувствовал под ногами плиты мостовой. Он бежал. Мостовую вскоре сменила высокая трава, потом мягкий песок, потом вода, становившаяся все глубже и глубже. Наверное, удалось добежать до самого Дувра! Эдельгейт бросился в воду и потерял сознание. И умер, уверенный, что плывет к Франции и спасению.

Глава 10

Дэйн выехал на дорогу в Мобеж и повел машину со скоростью семьдесят километров в час. Сюзан Беллоуз, полузакрыв глаза, откинулась на сиденье. Тугая струя теплого воздуха била в поднятое к небу лицо; лучи солнца просачивались через прикрытые веки красными пятнами. Один за одним бросали тень на лицо огромные платаны, бесконечной чередой тянувшиеся по обеим сторонам шоссе. Тепло, солнце и мельтешение теней, в сочетании с рокотом мотора и легким подрагиванием сиденья, оказывали на Сюзан почти гипнотическое воздействие. Она по-детски радовалась ощущению скорости, испытывая чувство глубокой благодарности к человеку, сумевшему хотя бы на время снять с ее плеч груз будничных забот.

Сюзан наблюдала за Дэйном из-под полуприкрытых век. Казалось, его опутала паутина ее длинных шелковистых волос. Дэйн держался за рулем очень прямо, даже не догадываясь о том, что попал в плен волос своей соседки, и продолжал корчить из себя супершпиона, гоняющегося за вражеским лазутчиком.

Автомобиль замедлил ход, и регулярное чередование света и тени уступило место однообразной серости. В лицо Сюзан повеял легкий холодок. Она в раздражении открыла глаза, выпрямилась и осмотрелась.

— Где мы?

— Подъезжаем к Мобежу. Надеюсь, там нас ждут хоть какие-то сведения о похитителе.

— К черту похитителя!

— Что это с вами?

Сюзан взглянула на Дэйна с легким отвращением. Таким взглядом она обычно одаривала неумелых любовников.

— Голова немного болит. Не угостите сигаретой?

К пограничному посту они подъехали в напряженном молчании. Здесь быстро выяснилось, что французская полиция задержала не того человека. Из Амстердама никаких новостей не поступало. Четверть часа спустя они выехали в Париж.

— Но зачем вы дали полиции столь подробное описание его внешности? — спросил Зеттнер.

— Не было другого выхода, — заявил Ван Джост. — Вы забываете, что старуха и двое полицейских тоже его видели. Во всяком случае, мельком.

Зеттнер задумался.

— Я немедленно связался с вами, — продолжал Ван Джост. — Предупредил об Эдельгейте. С ним что-нибудь решили?

Зеттнер не ответил. В застегнутом до подбородка плаще он стоял в магазинчике Ван Джоста и пальцами затянутой в перчатку левой руки легонько постукивал по прилавку. За один день Ван Джоста допрашивали трижды: сначала полицейские, потом сотрудники голландской службы безопасности, а затем американцы.

Теперь он беседовал с представителем организации, к которой принадлежал сам, и этот разговор был для Ван Джоста важнее всех прочих. Полицейским и цэрэушникам он мог лгать, мог подлизываться к ним и молить о снисхождении. Но стоявшего теперь перед Ван Джостом задумчивого немногословного человека, которого голландец вызвал сам, не волновали ни ложь, ни правда, ни мольбы. Посетитель молча стоял у прилавка, погрузившись в свои таинственные размышления. Этот человек олицетворял собой силу и власть; достаточно одного его слова, и Ван Джосту навсегда откажут в партийных фондах. И тогда магазинчик обанкротится, как едва не случилось пятнадцать лет назад.

— Вам не следовало давать подробное описание его внешности, — наконец объявил Зеттнер.