Бегущий по Лабиринту

— Со временем вы узнаете больше. Мы живем далеко на севере. Между нами и Андами простирается огромная территория протяженностью несколько тысяч миль. Люди называют ее Жаровня. Она находится в районе, который раньше именовали экватором. Теперь там только пекло, пыль и толпы обреченных на гибель дикарей, пораженных Вспышкой. Мы планируем пересечь эти земли и попытаться отыскать лекарство. Но сначала мы уничтожим ПОРОК и положим конец бесчеловечным экспериментам. — Женщина пристально поглядела на Томаса, затем перевела взгляд на Терезу. — Мы очень надеемся, что вы к нам присоединитесь.

Она отвернулась и уставилась в окно.

Томас повернулся к Терезе и вопросительно поднял брови. Девушка только покачала головой, затем склонила ее Томасу на плечо и закрыла глаза.

— Я слишком устала, чтобы думать сейчас об этом, — телепатически сказала она. — Пока мы в безопасности, а остальное неважно.

— Может, и в безопасности, — ответил он. — Может быть…

Томас услышал посапывание. Тереза заснула. А он знал, что спать не сможет еще очень долго. В душе бушевали настолько противоречивые эмоции, что юноша даже не мог понять, какие именно. И все-таки лучше такие метания, чем тупой вакуум, в котором он пребывал совсем недавно. Томас сидел и всматривался в темноту, в дождь за окном, не переставая прокручивать в голове слова «Вспышка», «эпидемия», «эксперимент», «Жаровня», «ПОРОК»… Оставалось лишь надеяться, что дальше события будут развиваться по более благоприятному сценарию, нежели в Лабиринте.

Томас подпрыгивал и покачивался на сиденье, чувствуя, как голова Терезы подскакивает у него на плече каждый раз, когда колеса попадают в особенно глубокую выбоину, ощущал, как девушка беспокойно ерзала и снова проваливалась в сон, слушал приглушенные перешептывания других глэйдеров, но его мысли невольно возвращались к одному и тому же.

К Чаку.

Часа через два автобус остановился.

Они оказались на скользкой от грязи парковочной площадке, возле неприглядного вида здания с несколькими рядами окон. Женщина с остальными спасателями проводила девушку и девятнадцать парней через главный вход в дом, затем вверх по лестнице и ввела в просторное помещение наподобие казарменного. Вдоль одной из стен комнаты тянулся ряд двухъярусных коек, а на противоположной стороне стояло несколько шкафов и столов. Все окна были завешены шторами.

Томас оглядел помещение с любопытством, но без излишней восторженности — теперь его трудно было хоть чем-нибудь заинтриговать или удивить.

Комната пестрела всеми цветами: выкрашенные ярко-желтой краской стены, красные одеяла, зеленые шторы. После унылой серости Глэйда показалось, будто их отправили прямиком на ожившую радугу. Ощущение «нормальности» при виде всех этих заправленных кроватей, необшарпанных платяных шкафов и прочих вещей было настолько непривычным, что даже угнетало. Все слишком уж хорошо, чтобы быть правдой. Входя в новое пристанище, Минхо выразился, пожалуй, точнее всего: «Я что, нахрен, оказался в раю?».

Томас не испытывал большого желания радоваться: ему казалось, что этим он предаст память Чака. И все-таки глубоко в душе у него что-то зашевелилось. Хоть и очень глубоко.

Водитель автобуса — и по совместительству предводитель спасательного отряда — оставил глэйдеров на попечение нескольких человек — девяти или десяти мужчин и женщин в выглаженных черных брюках и белых рубашках, безукоризненно подстриженных, с чистыми руками и сияющими улыбками на лицах.

Буйство красок. Кровати. Обслуживающий персонал. Томас чувствовал, как в душу проникает ощущение, казалось бы, невозможного счастья. И все-таки в самом центре этого чувства зияла огромная черная дыра, тяжкая скорбь, которая не оставит его никогда, — воспоминания о Чаке и его хладнокровном убийстве. О жертве, которую он принес. И все-таки, несмотря на гибель мальчика, несмотря на то, что женщина в автобусе рассказала ему о мире, в который они вернулись, несмотря ни на что Томас впервые с тех пор, как очнулся в Ящике, ощутил себя в безопасности.

Когда распределили спальные места, выдали чистую одежду и банные принадлежности, глэйдерам подали ужин. Пиццу. Настоящую, испеченную с душой пиццу — пальчики оближешь. Томас смаковал каждый кусочек. Голод заглушил все остальные чувства, и настроение довольства и умиротворения, царящее за столами, казалось, было осязаемо. Большинство глэйдеров в течение всей трапезы старались не шуметь, как будто опасались разговорами спугнуть свалившееся на их головы счастье. Но сияли от радости все. Томас так привык к выражению обреченности и отчаяния на физиономиях подростков, что видеть их открытые улыбки казалось чем-то невероятным. Особенно когда он сам был совсем не расположен к веселью.

Когда вскоре после ужина им сообщили, что настало время ложиться спать, никто не возражал.

Томас тем более. Ему казалось, что он способен проспать целый месяц.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ