Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

С лицемерной улыбкой вернулся к столу, и Люсьен озабоченно смотрел, тогда как Аннабель восторженно ему улыбалась, и он понял, что она близорука, но не носит очки, что было на руку, потому что, несмотря на пощёчины, которые он себе надавал перед зеркалом, он был бледен так, что ощущал это физически — мёртвый отлив крови.

Он сел.

Они кончили вторую бутылку.

Поднявшись после третьей, он был, как боксёр, пропустивший под дых удар в полтонны. Напрягши брюшной пресс, он нёс его не расслабляя. При этом, неизвестно почему, в её «порше» он попытался сесть, как Бельмондо в комедии про автора триллеров, — прыжком в стиле «ножницами». При этом ебнулся коленом.

— Куда бы ты хотел сейчас? — Смесь водки с белым вином не прошла и для неё бесследно, она была пьяна — сосредоточенным и мрачным огнём. — Брюссель by night.[40] Закрыто всё, кроме блядей. Хочешь смотреть блядей?

По французски это voir les putes — показалось нестерпимо грубым, но Аннабель настаивала.

— Здесь они в окнах сидят. Les putes.[41]

— Не люблю этого слова.

— То есть?

— Проститутки, — предложил он, что по-французски звучало ещё более респектабельно: prostituee.

— Бляди и есть. Не хочешь? Тебе скучно со мной?

Ему просто вступило, он сказал, вступило в голову. И Аннабель рванула с места, обещая, что сейчас всё выветрит, и на лету сквозь старые кварталы кричала про Петра Великого, который по пути в Голландию своих идеалов побывал здесь ещё до Алексея, такого дав разгона, что память о русском императоре передаётся среди брюссельцев из поколения в другое. Был ли в том скрытый укор? Но максимум разгула, который он мог себе позволить, это держаться, как в трамвае, за непристёгнутый ремень безопасности, уводя глаза от расставленных ног адской водительницы, а закрывая их, он ощущал глазницы запавшими, будто их выклёвывали: нет. Богатыри не мы. Согласен — и закроем тему.

Его тошнило.

— Площадь Байрона! — Аннабель с визгом осадила перед старинным домом. — Здесь я живу.

Не вырвало.

Донёс.

— И у меня полно шампанского. Вперёд!

Запнувшись, она со звоном уронила связку ключей.

Невдалеке припарковался Люсьен, который в контексте квартала пошёл на цыпочках — едва палец к губам не поднося. На этот пиетет она расхохоталась, вызывая эхо, потом ударом сапога свалила бак — из тех, что выкатили на утро. Пластмассовый, он не дал эффекта, только с мягким звуком вывалил упакованный мусор, тогда она пнула крышку, которая загромыхала по плитам и врезалась в «роллс-ройс».

Дом вида не подал, что нечто происходит.

Дом-джентельмен…

Грохоча и хохоча по мрамору, Аннабель поднялась в бельэтаж, вломилась в высокие двери, швырнула сумку, которая вывалила под зеркало месиво косметики и кредитных карточек, двумя руками выбила пламя из своего серебряного «данхилла» и, вздыбливая сапогами ковры, пошла кругами, повсюду зажигая ароматические палочки, свечи, масляные лампы…

— Она не русская, случайно? — прошептал Люсьен.

Он поднял палец.

— Ориенталистка.

В салоне царил колониальный стиль. В золочёной раме каминного зеркала отражалась Юго-Восточная Азия. Алексей ввалился в мягкую чашу плетёного гнёздышка на двоих, ноги оказались на уровне стола, а в лицо смотрел высокий лепной потолок. Он поднялся и чуть не опрокинулся, а удержавшись замер. Оцепенел. Аннабель появилась со ртом, накрашенным так, будто напилась крови, с прищуренным глазом и прикушенной сигаретой. Под полупрозрачной тканью груди лишних движений не производили, проступая лишь точками темноты. Это была не женщина с материнским началом, это было воплощение его мечты, и она вынимала из своих пальцев хрустальные бокалы в то время как Люсьен уже развинчивал розовое Piper-Heidsieck. Было гулко и как-то напряжённо. Пробка выскочила. Он протянул руку и принял свою дозу. Со своим Аннабель села в плетёную бабочку кресла, крылья которой со временем выхода «Эммануэль» как нечто оригинальное не воспринимались, но давали дополнительный повод для раздумий о выборе стратегии, может быть, а труа?[42] — тем более что, осушив бокал, она откинулась на подоконник и разняла ноги, на ковбойский манер положив на колено левой свою правую щиколоткой подкованного сапога. Промежность светлых джинсов впилась так, что пусть и в первом приближении, но рельеф по обе стороны шва в тусклом ароматном свете читался со всей чёткостью, беспощадно предлагая к ответу вопрос: если за целый вечер её не натёрло до пароксизма, то какие же усилия любви потребуются?

Даже если на пару…

Осторожно, чтобы не потерять равновесия, Алексей повёл глазными яблоками на друга, мысленно приносимого в жертву этому огненно — чёрному вулкану. С бокалом rose[43] Люсьен откинулся на плетёную спинку, он смежил веки, и вдыхал аромат курений «дерева страсти» — именно, что не сандаловой — ноздри его трепетали, и наконец он решился артикулировать намёк, что для полной эйфории — нет? — чего-то не хватает…