Беглец из рая

Призывы женщины действуют на сновидца, и ему наконец удается прорваться сквозь гибельную пелену кошмаров: «Наконец последним усилием я пробил макушкою клейкое торфяное месиво и вынырнул на божий свет». Ему с Марфинькой дарован краткий миг счастья: пробуждение, словно воскресение, открывает им дорогу к семейному счастью, они готовятся к брачному союзу. Облик женщины, в восприятии сдающегося под ее чарами Хромушина, колеблется между идеалом и явью, греховностью и святостью. Марфинька предстает то «развратной женщиной», ведьмой, русалкой, чаровницей с гибельной отравой на устах, пленительным искусом судьбы. То – послушницей в монастыре, спасительницей и вдохновительницей. Да и сам герой испытывает метания между привычкой к уединению и покою, внезапными вспышками «темного, злорадного, любострастного» чувства и – мечтой о семейной идиллии: «Мне любви надо, любви и благословения божьего и венца… Чтобы нарожать кучу детишек и жить в согласии до конца жизни, как Филомен и Бавкида…»

Но «звери» не дремлют, постепенно овладевая душою женщины. «Человек – это деградирующее животное», – с этими словами рассматривающая висящий на стене портрет «беглеца из рая» социал-дарвинистка вздымает новый виток страстей. Очередные ночные кошмары Хромушина усиливают предчувствие дурного конца. Марфинька-оборотень является ему обнаженная, с приметами животного и с распадающейся плотью. Дневная настойчивость «развратной Магдалины» (как в сердцах именует ее «беглец») оборачивается прилипчивостью нечеловеческой уже плоти в ночных видениях. «Чтобы прогнать наваждение, я с силою отпихнул оборотня от себя, но лишь увязился руками в горячей набухшей плоти, похожей на выбродившее в квашне тесто. Я попробовал вытянуть пальцы, но недоставало сил, меня словно бы объяли сотни гибких осьминожьих щупальцев… Щупальцы эти, обшарив тело, свились в тугой клубок на моем горле, и я стал задыхаться, теряя разум».

Плоть окончательно побеждает дух, игра страстей – подлинность любви. «Блудня» уносится от жениха, словно ведьма на шабаш, забирая пригрезившийся ему лучик света и встречая в городских пещерах погибель от тех самых «зверей» в людском облике, от которых пыталась укрыться с «беглецом из рая». Так сбываются «звериные» кошмары, сновидческая символика предсказывает реальные события, словно управляя человеком и жизненной материей. И это неудивительно, если верить вещей силе сновидений. Ведь «появление животных в снах и видениях… выражает еще не упорядоченные и не вполне осознанные энергии, не подвластные воле человека (в том же смысле, что и власть над инстинктами). По Юнгу, животное олицетворяет нечеловеческую душу, мир подсознательных инстинктов, а также бессознательные области психики» (Керлот Х. Словарь символов. М., 1994. С. 201). И тем не менее.

После философского вступления к «Беглецу из рая» весь роман развивается под знаком преодоления «вечного бессонного медведя», которое дается герою нелегко и лишь в финале. В итоге побеждает идея Преображения, которая пронизывает всю русскую литературу, отразившую жгучие противоречия в русской душе и национальном характере. Ситуация преображения в произведениях русских писателей – от Пушкина до современности – означает переход человека из состояния внутреннего одичания в очеловеченное, праведное: через живые и искренние чувства доброты, любви, сострадания.

Не следует забывать, что в случае с личутинским «Беглецом» перед нами – своего рода исповедь кающегося грешника. Содеянное им зло Хромушин видит в разрушительных плодах тех реформ, которые он конструировал рациональным умом и проводил в жизнь, будучи советником президента в 90-х. Отсюда – лишь отрицательное значение того начала в его душе, которое звериным образом проявляется в сновидческом зачине. Об очистительных процессах, которые вызывает осознание присутствия «зверя в душе», герой не думает, поскольку сам вовлечен в этот процесс, а не наблюдает его со стороны. Между тем по законам литературности зачин дает некий импульс, направляя все развитие романа в определенное русло. И все покаяния героя, его мучительные переживания собственного разрушительного воздействия на окружающий мир составляют своего рода сферу сопротивления борющейся со злом в себе души. Цель и итог такой борьбы – преображение, очеловечивание!

Рай утраченный – рай обретенный?

В такой устремленности героя и автора чувствуется мироощущение средневекового человека, склонного к поверке своей жизни Божественным абсолютом. Тогда «земной путь всякого человека сам по себе это лишь хаос, нелепая череда разрозненных фрагментов, обретающих единство и смысл только тогда, когда они озаряются светом небесной истины»(Словарь средневековой культуры. М., 2003. С. 21). Отсюда и убежденность личутинского «беглеца» в искажении нынешней цивилизацией предначертанного свыше пути.