В полночь того же дня все население маленького города пришло в еще большее возбуждение, чем оно уже было приведено двойным убийством ученого-стеганографа и его любовницы. Смотритель церкви Святой Девы Марии трубил в свой рог, выдувая сигнал «пожар»: три коротких высоких звука и один длинный, низкий. После троекратного повторения сигнала он поднес ко рту воронку и прокричал на все четыре стороны:
— Пожа-а-ар в «Преисподней», пожа-а-ар в «Преисподней»!
Крики смотрителя могли бы вызвать улыбку: еще бы —
пожар в преисподней, если бы не серьезность положения, ведь из дома булочницы вырывались языки пламени. Подручные, оснащенные кожаными ведрами, образовали цепочку до реки Регниц, а до этого они успели в последний момент спасти булочницу и вытащить ее из горящего дома. Теперь она, ошарашенная, стояла на коленях перед своим полыхающим жилищем, закрыв лицо руками, и громко рыдала:
— Господи всемогущий, за что?
Балки старого фахверкового дома были хорошей пищей для огня, и все попытки потушить огонь оказались бесполезными. Пожар бушевал целых два часа. Была велика опасность, что огонь перекинется на весь ряд домов в «Преисподней» и может вызвать пожар небывалого размаха во всем городе. Но тут пылающий остов здания рухнул, подняв огромное облако пыли и пепла. Каким-то чудесным образом это облако задушило огонь.
Со всех концов города стекались ротозеи, чтобы полюбоваться на сгоревший дом и горе владелицы. Вскоре было невозможно протолкнуться, и комментарии праздных зевак простирались от сочувствия до злорадства, поскольку болтливую вдовушку горожане недолюбливали.
Это был звездный час смотрителя башни: окруженный зеваками, он со знанием дела рассказывал, что до того, как вспыхнул пожар, видел на заднем дворе дома булочницы, как кто-то зажигал факел. Среди напряженно внимающих ему слушателей было одно незнакомое лицо, никому в общей суматохе не бросившееся в глаза, кроме смотрителя.
По требованию толпы смотрителю приходилось снова и снова повторять рассказ о своих наблюдениях. При этом он не сводил глаз с чужака. Отвечая на сыпавшиеся на него вопросы, смотритель отвлекся. Когда он повернулся снова, незнакомца уже не было.
Поздний гость прибыл в крытой коляске новейшей конструкции, запряженной четверкой великолепных жеребцов, и имел на редкость знатный вид. Во всяком случае, хозяин гостиницы «У бирюка» раболепно приветствовал его и величал «вашей честью», как императорского посланника.
Для себя незнакомец заказал лучшую комнату, для кучера и лакея — приличное пристанище в надворном строении. В книгу для гостей хозяин должен был записать: Маттеус Шварц, посланник, сборщик долгов и главный бухгалтер банкирского дома Фуггеров в Аугсбурге, вместе с кучером и лакеем. Хозяину было также приказано позаботиться о лошадях.
Заплывший жиром хозяин поклонился так низко, что его безбрежное брюхо почти коснулось мостовой. При этом он не уставал повторять: «О, какая честь, ваша честь!»
Во время скромной трапезы толстый трактирщик собственноручно подавал гостю, жалуясь на безнравственность своего города, когда-то считавшегося образцом благочестия и богобоязненности во всей империи. А сегодня боязно выходить на улицу. Поджог и два убийства за два дня, при этом одно в соборе! Что за времена настали!
Маттеуса Шварца жалобы владельца гостиницы не слишком тронули. Он еще не пришел в себя от долгой поездки от самого Вюрцбурга, где крестьянские восстания оставили отчетливые следы, прежде всего на дорогах.
Как все трактирщики, хозяин «Бирюка» отличался крайним любопытством и бестактностью, хотя и утверждал обратное, говоря о себе. Поэтому между двумя чашами майнского вина он не преминул поинтересоваться, не собирается ли Шварц получить долги с князя-епископа Вейганда. А то воробьи чирикают на крышах, что его преосвященство уже опустошает церковные кружки и начал разбазаривать церковные сокровища.
У фуггеровского посланника вздулась на лбу голубая жилка, предвещавшая приступ гнева, и он поинтересовался у дородного трактирщика, как высока сумма его собственных задолженностей и когда он намеревается ее погасить.
Хозяин «Бирюка» сразу все понял и извинился за свою болтливость.
В зале трактира был занят лишь один из длинных столов, за которым с обеих сторон сидели восемь гуляк. Из вновь прибывших этим вечером были всего два путешественника. Сами бамбергцы, теперь вынужденные считать каждую монету, сидели по домам. Двое мужчин в темных плащах с широкими воротниками шептались друг с другом. По виду это могли быть ученые или медики, подыскивающие хорошо оплачиваемую работу.
Фуггеровский посланник удивился, однако не стал расспрашивать, кто эти двое, и тем более вступать с ними
в беседу. Маттеус Шварц слушал вполуха болтовню, которой счел своим долгом развлекать его хозяин. Мысли его были далеко отсюда. Наконец он выпил залпом чашу, чтобы отделаться от назойливого трактирщика, и поднялся в свою комнату.