Беги, Люба, беги!

— Глупости! — Казалось, Тигрин рассердился. — Подруга твоя в порядке, за ней в десять глаз смотрят. А ты, как врач, должна понимать, что ведешь себя просто безответственно. Ты сейчас за себя не отвечаешь, а хочешь отвечать за чужие жизни?

Однако его пламенная речь особого действия на меня не оказала. Я знала, что в одиночестве сойду с ума.

— Лучше съезди куда-нибудь отдохнуть, — продолжал Тигрин. — В пригороде есть прекрасные пансионаты...

— Максим, — мягко перебила я, очень стараясь, чтобы голос не дрожал, — несмотря на то, что семья моя фактически уже не существовала, я только вчера похоронила мужа. Может, это и странно, но... мне тяжело. И безмозглое сидение в пансионате совсем меня не привлекает. Я не могу одна.

С большим трудом удержавшись от слез, я торопливо глотнула из чашки. Тигрин несколько мгновений смотрел мне в лицо, потом порывисто схватил за руки и, сжав, слегка потянул на себя:

— Если хочешь, я поеду с тобой... Куда угодно... И когда угодно.

Все вокруг меня завертелось до головокружения. И тут раскаленную, словно электрическая лампочка, паузу разорвала оглушительная трель телефонного звонка.

Узнать имя неизвестного, так вовремя оградившего меня от трудного объяснения, не довелось. Отзываться на мое судорожное: «Слушаю?» — позвонивший не стал.

— Что, молчат? — вопросительно хмыкнул Тигрин, явно раздосадованный. — Не нужно было снимать трубку, пока не включился автоответчик.

— Он сломался, — хмуро ответила я, избегая смотреть на Максима. — Ерунда, просто ошиблись.

Пока я убирала со стола, Максим молчал. Потом шлепнул ладонью и встал:

— Что ж... Если ты в порядке, я, пожалуй, поеду.

— Если ты в «Медирон», может,подвезешь? У меня сегодня приемный день.

Я смотрела решительно. Тигрин окинул меня взглядом, вздохнул и кивнул.

В «Медироне» мало кто знал о моем несчастье. Оно было и к лучшему. После выразившего соболезнования Седоватого, отечески пожурившего, что я вышла на работу, меня час изводила Березкина, заставив таки разреветься с ней на пару.

К началу приема я направилась в седьмой корпус. Толстушка Сонечка встретила меня, как всегда, весело. Пока я ждала свою медсестру, она болтала без умолку обо всем, произошедшем последнее время на нашем этаже. Меж тем подошла Жанна. Судя по настороженному взгляду, она была в курсе, но тактично молчала.

Пациентов было мало, поэтому уже в три часа, пообедав, я направилась в пятый корпус. У дверей отделения травматологии увидела Марию Андреевну. Новости, которые она сообщила, огорчили и обрадовали одновременно. У Лидки сняли с левой ноги гипс, она уже вполне сносно сидела и почти внятно разговаривала. Но необъяснимые приступы кратковременного удушья продолжались и даже несколько участились.

— Мы сделали все анализы, — пожимала плечами доктор, — но полной ясности нет. А в остальном она чувствует себя хорошо, беспокойство прошло. Все в норме, динамика прекрасная... Сейчас она не спит, телевизор смотрит.

Я вошла в палату. Пошевеливая голой ступней, подруга возлежала на кровати, держа в левой руке пульт от телевизора. Ее волосы были собраны на макушке в смешной хвостик. Лидка сосредоточенно глядела на экран.

— Привет, дорогая! — улыбнулась я.

Подруга перевела взгляд на дверь, и брови ее радостно взлетели вверх.

— Лупка! Пивет!

Звучало смешно, но смеяться я не стала, чтоб не обидеть. Судя по счастливому блеску глаз, о смерти Олега Лидка не знала. И стоит ли говорить ей об этом, решить я еще не успела. А про себя я отметила, что выглядит она намного лучше.

— Ну, как ты?

— Номано! — бодро сообщила Лидка. — Де ты быа? Я ждаа...

Подумав пару минут, я все же решилась.

Если бы подруга могла открыть рот, непременно бы это сделала. Но шины на челюсти мешали, и она только глухо постанывала, глядя поверх моей головы куда-то в угол палаты. Мы разговаривали долго. Вернее, говорила я, она слушала, качая головой, и смешной хвостик на затылке беспокойно прыгал из стороны в сторону. Когда я закончила, Лидка вдруг тихо спросила:

— Тепе похо?

— Плохо, — кивнула я, закусывая губу. — Я просто не могу представить, что Олега больше нет... Страшная смерть!

— Нече, Лупаша, се опойтеца! — оптимистично прошепелявила подруга.

— Да, конечно. Мария Андреевна говорит, что у тебя повторяются приступы удушья? Меня это беспокоит.

Но Лидка лишь отмахнулась. Приступы появились после случая с капельницей. Она тогда здорово перепугалась, хотя толком ничего и не поняла.

— Нейвы, это се нейвы, — философски вздохнула Вельниченко. — Вот тойко вштану — се пьяйдет!

— Слушай, подруга, а что ты в прошлый раз так усердно «пшикала»?

— Гошпоти... — взвыла она, схватившись рукой за лоб, — я ше сапыа щкажать тепе шамое клавное!

Выяснилось, что просила она бумагу и ручку. «Писать!» — вот что означал таинственный «пшат». В общем-то, можно было догадаться. Однако догадаться о том, что именно она хотела написать, едва ли смог бы человек даже с самой буйной фантазией.

— Что? — обескураженно переспросила я.

В переводе Лидкино сообщение выглядело так: